Алана Инош - Однажды осенью

Начинал накрапывать по-осеннему зябкий и неуютный дождик.

— Как твои летающие корабли? — спросила Тилль.

— Благодарю, прекрасно, — ответила Зира. — Грядёт большая война, в которой они пригодятся.

— Так вот, значит, какое применение ты нашла своим знаниям, — невесело усмехнулась Тилль. — Направить свой талант в русло убийства и разрушения — что может быть печальнее?

— У каждого свой путь, — сказала Зира. — И своё призвание. Но задумайся хотя бы на миг о том, что, быть может, всё это строится не ради убийства, а для твоей защиты. Посмотри на это под таким углом, прежде чем порицать.

Они помолчали — каждая о своём. Тилль съёжилась от печали, тревоги и страха.

— О какой войне ты говоришь? Не пугай меня...

— Хотела бы я тебя успокоить, — проговорила Зира. Пару мгновений поколебавшись, она всё-таки привлекла Тилль к себе за плечи, касаясь дыханием её лба, но не целуя. — Но я сделаю всё, чтобы тебя это коснулось как можно меньше.

Это была последняя мирная осень.

Город был на военном положении. Проблема с продовольствием стояла остро, до картин никому не было дела — найти бы пропитание, выжить бы. Тилль пришлось освоить работу на оружейной фабрике. Больше в её доме не было хорошего чая. Вообще никакого не осталось во всём городе.

— Всем в убежище! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Под страшный грохот все бежали в подземелье. Бежала и Тилль. Пришлось провести там несколько часов, пока всё не стихло.

Воздушные корабли врага сбросили на город много бомб. Картинная галерея, где когда-то выставлялись работы Тилль, сильно пострадала. Её дом чудом уцелел, только посуда побилась, упав с полок.

Она подметала осколки вазочки, когда в дверь постучали. На пороге стояла Зира — в офицерском мундире, с сединой в очень короткой стрижке. После длинных волос, с которыми Тилль видела её в последний раз, новая причёска выглядела непривычно, странно и лысо. У Тилль вырвалось только тихое «ах...» В следующий миг руки Зиры её подхватили, и она сама, не чуя ног под собой, прильнула к её груди.

— Родная моя... Родная, — вот всё, что шептали её мокрые от слёз губы.

— Нет, не родная. Я по-прежнему тебе чужда, — услышала она.

— Неважно, — плача и смеясь, бормотала Тилль. — Главное — ты жива, ты здесь...

— Здесь, — кивнула та. — Я — за тобой. Нужно перевезти тебя в более безопасное место, в глубокий тыл. Нас ждёт воздушное судно. Я сопровожу тебя к месту назначения, а потом снова — воевать. Работы ещё много, враг силён.

Это был первый полёт Тилль на такой машине. Она сидела в удобном кресле и держала в руках чашку своего любимого чая: Зира привезла ей целый ящик.

Они приземлились в тихом городке, куда не докатывался рокот битв. Снова шёл осенний дождь, капельки мерцали на мундире Зиры, прохладно поблёскивали глаза из-под козырька. Тилль приникла к капелькам щекой. Её затрясло.

— Пожалуйста, не улетай, я боюсь за тебя, останься...

— Не могу, — сказала Зира. Она сдалась и прижала Тилль к груди. — Я должна вернуться на службу.

Руки Тилль, дрожа, коснулись её щёк, обвились вокруг шеи объятиями. Губы почти соприкасались, но Зира её мягко отстранила.

— Не нужно.

— Не знаю, кем надо быть, чтобы отталкивать женщину, которую любишь, когда она хочет тебя поцеловать, — с горьким смешком простонала Тилль.

— Мне ни к чему поцелуй любимой женщины, которая не любит меня. — Глаза Зиры оставались пристально-светлыми, суровыми, хотя руки поддерживали Тилль мягко, рыцарски-бережно и учтиво.

— Даже если мы больше не увидимся? — Сладкое исступление накрыло Тилль, она вцепилась в Зиру крепко — не оторвать.

Губы Зиры коснулись её лба — целомудренно и сдержанно.

— Мне пора, прости. Тебя отвезут. Все бумаги на жильё и должность уже готовы, тебя ждут. Работа лёгкая — в конторе с документами. Не нужно тебе на фабрику, не твоё это, слишком тяжело. С продовольствием тут получше. Чай всегда у тебя будет.

Воздушное судно поднялось и унесло Зиру.

От лёгкой работы на душе было не легче. Тилль пробовала снова взяться за кисть, но получалось что-то страшное, тоскливое, пропитанное смертью, а не светом. Она никому не показывала этих картин.

Новая осень принесла победу над врагом. Как и многие, Тилль вернулась в родной город, от которого мало что осталось. Её дом был повреждён, но если забить досками дыру — можно жить.

Стена, на которой она когда-то нарисовала зверя, осталась невредима каким-то чудом. И осенней ночью, в свете фонаря, Тилль нарисовала на том же месте маленькую девочку — с волосами, как у себя, и глазами, как у Зиры. Если чёрного волка, как ей казалось, она просто впустила сюда из каких-то иных пространств, то дочку себе она творила сознательно, вдыхая в неё жизнь.

Её шею обняли тёплые ручонки, а голосок сказал возле уха:

— Мамочка...

— Пошли домой, моё солнышко, — сказала Тилль, подхватывая малышку на руки.

Погожим осенним днём Тилль возилась в своём крошечном садике у дома, где она выращивала ярко-оранжевые ребристые тыквы, а малютка Зейна рассматривала картинки в книжке со сказками. Это было очаровательное дитя, золотоволосое и пухлощёкое, с розовыми губками бантиком. Обернувшись на звук шагов, Тилль увидела идущую по дорожке Зиру — в мундире с орденами, с круглой стриженой головой. Она шагала, поблёскивая на солнце сапогами и наградами. Уронив садовую лопатку, Тилль шагнула навстречу и уткнулась лицом в грудь. И, не спрашивая разрешения, стала покрывать лицо Зиры быстрыми чмоками.

— Полегче, милая, — усмехнулась та. — Я не говорила, что мне нужны твои поцелуи.

— Зато мне нужны твои, — подставляя лицо осеннему солнцу и щурясь, сказала Тилль.

Зейна подбежала и принялась прыгать вокруг них со смехом.

— А это ещё кто? — озадаченно нахмурилась Зира.

— Думаю, ты видишь, чьи у неё глаза. Даже если ты считаешь мои картины слащавой сказочной наивностью, эту работу ты так назвать не посмеешь. — И Тилль рассмеялась.

Зира задумчиво смотрела на девочку, потом перевела взгляд на Тилль, в котором была нежность, боль, укор. Что-то безысходно-печальное, какая-то сладкая обречённость.

— Это единственная стоящая работа из всего твоего творчества, — проговорила она наконец.

Смех Тилль прозвенел горьким осенним колокольчиком.

— Знаешь, что ты только что сказала? Что все мои картины — никуда не годное дерьмо.

— Не приписывай мне слова, которых я не произносила. — Взгляд Зиры посуровел, обдал серьёзным холодком. — Я не это имела в виду.

— Брось, Зир... Кого ты хочешь обмануть? Твоё мнение мне давно известно, ничего нового. — Руки Тилль обвились объятиями, губы двигались совсем рядом с губами Зиры. — Но знаешь, у меня уже нет самолюбия. Поэтому болеть нечему. Всё умерло, перегорело. Война всё сожгла. Многое изменилось...