Бриджит Кеммерер - Тебе, с любовью…

– У нас есть посудомоечная машина, Керри! Пойми, никто не будет прибираться за тобой всю жизнь!

После смерти Керри тарелка стояла у раковины неделями, потому что мама не могла прикоснуться к ней. Остатки хлеба заплесневели, и их облепили муравьи. Смотреть на это было невыносимо, и я попытался тарелку помыть. Думал, так будет лучше. Ведь тогда бы этого не пришлось делать маме.

Мама наорала на меня, запретив прикасаться к любым вещам сестры. Я никак не мог понять, из-за чего она так расстроилась. Я убежал. И спрятался.

Стыдно в этом признаваться. Даже чуть не удалил напечатанное. Но разве мы не для того развели всю эту анонимность, чтобы можно было, не смущаясь, рассказывать подобное?

Я никогда не боялся мамы, но в тот день испугался. Я опасался не того, что она причинит мне боль, хотя и этого тоже страшился. Она женщина маленькая и хрупкая, но в тот день показалась мне огромной. Я испугался ее горя. Оно оказалось намного больше моего, и я подумал, будто оно поглотит меня. Отец сидел в тюрьме, сестра умерла, а мама полностью ушла в свою боль.

Во всем этом виноват был я. Я боялся, что мама совершит какой-нибудь отчаянный поступок. Боялся ее потерять.

Я недолго прятался. Мама пошла меня искать, а мне некуда было идти. Мне было тринадцать. Она нашла меня в шкафу. Ее глаза покраснели, но она не плакала. И у нее был невероятно нежный голос. Когда я вылез из шкафа, она взяла мое лицо в ладони и извинилась. Мама гладила меня по волосам и говорила, что теперь мы остались вдвоем и должны заботиться друг о друге. Для начала я могу помочь ей на кухне.

Тарелки с плесенью больше не было, стойка пахла хлоркой. Мама хотела, чтобы я сложил в коробку всю посуду, ведь она не может к ней больше прикасаться. Помню, как я укладывал тарелку за тарелкой – осторожно, боясь снова вывести маму из себя. Зря беспокоился. Мы выкинули эту коробку. Мама велела мне выбросить ее в мусорный контейнер, а сама закурила. Никогда до этого я не видел ее курящей. Она стояла, держа сигарету подрагивающими пальцами, и смотрела на разбившуюся посуду.

Происходящее казалось мне странным, и я подумал, что мама сходит с ума. Часть меня хотела поскорее удрать, а другая – большая часть меня – боялась оставить ее одну.

Затянувшись пару раз, мама выбросила сигарету, затушила ее ногой и сказала:

– Пойдем за новой посудой. Можешь сам ее выбрать.

Не знаю, для чего тебе все это рассказал. Наверное, хотел объяснить: иногда бывает так больно, что ты на все готов, лишь бы унять эту боль.

Даже если тем самым причинишь боль кому-то другому.

Меня тянет курить. Нет. Это неправда. Я ненавижу курево. Оно мне противно. И все же мне хочется. Мне нравится ощущение, которое вызывают его слова.

Я должна встретиться и пообедать с Роуэн, но не тороплюсь. Коридор переполнен школьниками, спешащими на перемене добраться кто куда, и они пихают и толкают меня. Мои же мысли занимает тринадцатилетний мальчик, на глазах которого сходила с ума его собственная мать.

– Джульетта! Ты как нельзя более вовремя!

Передо мной, прислонившись к двери своего класса, стоит мистер Жерарди.

Не знаю, как я тут оказалась. Я не ходила по этому коридору со дня смерти мамы. Его стену украшает ряд черно-белых фотографий в рамках. Одна из них великолепна. Это снимок мужчины, сидящего на скамейке в парке: его кожа обветрена, шляпа надвинута на глаза. Я вижу на этой фотографии отчаяние. Еще два снимка довольно неплохи, остальные нелепы.

Чаша с фруктами? Смехота.

Перевожу взгляд на мистера Жерарди.

– Я шла в столовую. Сюда заходить не собиралась.

– Уверена? – Он одаривает меня странноватым взглядом.

Художественным предметам в школе отведено отдельное крыло, и этот коридор никак не может привести в столовую. Благодаря его местоположению после смерти мамы мне легко удавалось избегать всего, что касалось фотографии. Включая мистера Жерарди, который не бросал попыток зазвать меня на свой курс.

– Знаешь, у тебя ведь есть еще время изменить свое расписание уроков, – говорит он. – Но скоро такой возможности уже не будет.

Видите? Он опять за свое.

– Нет, – мотаю я головой. – Я этого не хочу.

– Уверена? Брэндону теперь не с кем соревноваться.

Брэндон Чо. Наверное, это он сфотографировал мужчину в парке. У нас с ним было нечто вроде дружеского соперничества. Мы вечно соревновались, чьих снимков в школьной газете и альбоме выпускников будет больше. Роуэн все время твердила, что из нас вышла бы милая парочка – с фотоаппаратами и всеми делами. Но мне такой самодовольный парень, как Брэндон, даром не нужен.

Я еле удерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

– Уверена, Брэндон не особенно печалится по этому поводу. – До меня вдруг доходят первые слова мистера Жерарди. – Почему вы сказали, что я пришла вовремя?

– Мне нужна помощь, а ты как раз тот человек, который может ее оказать.

Мистер Жерарди – единственный учитель фотографии в школе, и если ему требуется помощь, то, значит, нужно кого-то или что-то снять.

– Нет, – отвечаю я.

– Ты даже не дала мне ничего объяснить, – хмурится он.

– Для этого потребуется фотоаппарат?

Он колеблется пару секунд.

– Да.

– Тогда нет. – Разворачиваюсь и иду назад. – Я не собиралась сюда приходить. Задумалась просто.

– Может, тебе станет легче, если ты вновь возьмешь камеру в руки, – отзывается мистер Жерарди. – Ты не узнаешь об этом, если не попробуешь.

Я не останавливаюсь.

– Это всего час займет, – не унимается он. – А за добровольное участие ты получишь дополнительные баллы.

Я по-прежнему не останавливаюсь. И почти не слышу его. Как будто мне сейчас есть хоть какое-то дело до этих чертовых баллов.

– Ты можешь снимать моей «лейкой», – кричит мистер Жерарди.

Ничего не могу с собой поделать. Ноги сами тормозят. Это машинальная реакция. У мистера Жерарди обалденный цифровой фотоаппарат фирмы Leica M. Мы все пускали на него слюни, но учитель никогда не давал его нам в руки. Этот фотоаппарат такой же классный, как и мамина внестудийная камера, к которой она мне и пальцем не давала прикоснуться. Она чуть ли не на алтаре ее держала, когда приезжала домой.

Сейчас эта камера валяется в грязной сумке в углу моей комнаты.

Ладони внезапно потеют. Нет, я не смогу этого сделать. Продолжаю шагать и поспешно заворачиваю за угол.

Я опоздала на обед, и в столовой бесконечная очередь. Ну ладно, все равно аппетит пропал. Роуэн я замечаю сидящей за последним столом в дальнем углу столовой.

Кидаю рюкзак под стол и буквально падаю на скамейку напротив подруги. Перестав жевать сэндвич, она вопросительно приподнимает брови.

– Есть будешь?

– Нет. – Я нагибаюсь, чтобы достать из рюкзака бутылку воды.