Ульяна Соболева - Нелюдь

Сейчас на нем были чистые штаны, без привычной мешковатой рубашки, а от темной кожи пахло мылом, и волосы еще не успели высохнуть. Держится за решетку, глядя на меня, стиснув скулы, а потом вдруг это "уходи", и у меня внутри все оборвалось. Дрожащими руками искала ключ на связке, пока не нашла подходящий. Открыла замок и дернула дверь на себя.

— Не уйду. Я обещала прийти и пришла. С тобой хочу быть. Са-а-ша.

Несколько шагов к нему, хватая за плечи.

— Я все знаю… про Маму. Мне жаль… как же мне жаль, любимый. Так жаль. С тобой. Мне надо с тобой сегодня. Очень надо.

Пряча лицо у него на груди и вдыхая аромат его кожи, пробивающийся через запах мыла.

Лжет она. Умом понимаю, что лжет, потому в глаза ее смотрю… а они такие же. Абсолютно такие же, как у монстра, который несколько часов назад безразлично на изуродованное тело волчицы моей смотрел. Те же и в то же время другие. Боль в них. Не моя отражается, а ее собственная. Вздрогнул, когда в плечи вцепилась, и едва не зашипел, когда кожу в месте касания словно языки пламени лизнули.

Головой качаю, сбрасывая ее ладони с себя и отходя назад. Перед взглядом — как тот ублюдок ее к себе прижимает на моих глазах.

— Врешь.

Не могу дальше говорить. В горле имя волчицы застревает. Потом со временем оно так и останется торчать там, впиваясь острыми иглами в глотку и при каждом воспоминания раздирая до крови мясо, а тогда казалось настолько неправильным говорить о Маме, когда в висках обвинения продолжали звучать.

— Уходи. Исчезни.

Отступая назад. Если не уйдет, вышвырну ее отсюда на хрен.

— Не хочу тебя видеть. Отвык. И про Ма… про нее не смей говорить.

Гонит, а мне все равно, он назад, а я к нему, хватая за руки.

— Почему? Почему вру? Не могла раньше прийти, не могла, понимаешь?

Не понимает, глаза страшными становятся, и голова все ниже опускается, смотрит из-под сдвинутых густых бровей вначале на мои губы, потом ниже — на все то же платье нарядное, в котором из воды вытаскивал, на нервно вздымающуюся грудь, и челюсти сильнее сжимаются.

— Тебе больно… я знаю, очень больно. Я боль твою чувствую.

Сильно сжала его руки и приложила к своим щекам, целуя по очереди то одну, то другую ладонь.

— Я с тобой ее разделить хочу… я тоже любила Маму. И мне не нужно лгать… зачем я здесь тогда? Зачем мне тогда ты, если я лгу? Я же люблю тебя, Саша.

Шепчет отчаянно, быстро, а мне рот ей заткнуть хочется. Чтобы голос не слышать лживый. И не чувствовать губы обжигающие на своих руках. Заткнуть рот ладонью, чтобы целовать не смела…

А самого начинает колотить от прикосновений влажного языка. В голове вспышкой, какие сладкие на вкус губы ее, как вкусно впиваться в них своими и стоны ее жадно глотать.

Только на вопрос ее ответа не могу дать. Потому что незачем. НЕЗАЧЕМ. И все эти дни незачем был. Пока рядом франт тот ошивался. А сейчас, видать, уехал, и она про игрушку свою вспомнила.

Схватил ее за запястье и к двери бросился, утягивая девчонку за собой. Оттолкнул к решетке, собираясь выставить наружу, если понадобится, а эта чертовка в прутья тонкими руками вцепилась, так, что костяшки пальцев побелели.

— Пожалеть пришла? Подачку принесла? Не надо мне твоей подачки. К своему иди… с которым была. Все это время. — в лицо ей прорычал, ощущая, как сводит скулы от потребности поцеловать эти губы полные, — Вали отсюда. Ва-ли.

А ведь он просто ревнует. Меня никогда в жизни никто не ревновал, а он едва о Викторе сказал, и я почувствовала это облегчение. И отступил панический страх, что и правда гонит, что надоела, что не нужна больше. Да, он в клетке. Да, я прихожу сама, но мне всегда казалось, что может настать день, когда он не примет, когда вот так выставит за дверь… когда, возможно, ему надоем я.

— Не была я с ним. Со всеми была. Мать заставила. Могла бы, к черту бы их послала и здесь на полу у ног твоих спала бы.

Руки за голову закинула, держась за прутья, вздернув подбородок, и глядя снизу вверх, как раздуваются ноздри его неровного носа и двигаются желваки на широких скулах.

— Заставь уйти. Сама не уйду.

1980-е гг. СССР

Выдохнула и улыбнулась. Сама, наверное, не поняла, как улыбнулась, а меня этой улыбкой словно током пронзило. Сильно так. Будто пустили разряд электричества прямо по позвоночнику. Мне было с чем сравнить. И долбаные опыты проигрывали ей.

Руки за голову закинула, а я зашипел, увидев, как тонкая ткань грудь обрисовала высокую. Член в штанах напрягся, и в голову желание ударной волной со всей силы.

— Врешь.

Ладонью обхватил ее за шею и большим пальцем по ямке между ключицами, лаская, второй рукой пальцы свои с ее пальцами сплел. Выжидать, чувствуя, как изнутри злость поднимается, едва не приглушенная ее ложью. Руку с шеи на затылок Ассоли положил и резко на себя дернул ее за шею, прижимая с силой хрупкие пальцы к металлу решетки.

— На пруду с ним была. С ним. Одна.

Руку от шеи ее убрал, чувствуя, как колотит от желания сжать сильнее и в то же время от желания на пол повалить и заклеймить собой. Чтобы больше никогда… ни один не посмел.

— Не было всех, — краем сознания понимая, что оскалился, когда отшатнулась невольно, — уйди сама, иначе больно будет.

Сумасшедший взгляд. Никогда я больше ни у кого не видела этого взгляда, которым сжигает, которым заставляет мурашками покрываться от дьявольского желания впитывать его голод. Бесконечный, жестокий, как и он сам, голод. Саша умел смотреть на меня так, будто я единственная женщина во вселенной… а ведь тогда я и правда была для него единственной. По крайней мере, единственной с кем он был, потому что хотел этого сам.

И этот взгляд на мою грудь. Серьезный, отчаянный, словно это не просто желание, а потребность, и у меня от этого взгляда напряглись и вытянулись соски в дикой жажде ощутить его ласку. За шею взял, и мои глаза от наслаждения закрываются. Несколько секунд очарования до болезненной хватки на моем затылке. И пальцы мои сжал с такой силой, что от боли невольно дернула руки в попытке освободиться.

Зарычал по-звериному, а я голову назад откинула, жмурясь, а потом обратно к нему щекой по его щеке, пытаясь сплести свои пальцы с его пальцами, вместе с прутьями решетки, к которым он меня прижал.

— Я не боюсь тебя… сделай мне больно. Давай. Мне все равно, что от тебя принимать — боль или ласку. Лишь бы от тебя. Потому что нет никого и не будет никогда. Ты только есть.

Идиотка. Маленькая наглая идиотка. Завела взглядом одним своим. Затуманенным, потемневшим. Когда светло-зеленое озеро ее глаз начало тиной затягиваться, превращаясь в болото. Утягивает меня в него… И слова эти ее. Так дерзко. И в то же время понятия не имеет, на что нарывается. Вызов бросила и стоит, рвано дышит. Грудь округлая судорожно поднимается и опускается, под платьем соски выступают острые… Черт.