Ульяна Соболева - Нелюдь

— Именно поэтому только сейчас пришла ко мне? Когда скучать совсем невмоготу стало?"

Смотреть ему в глаза до бесконечности долго, читая в них наши общие воспоминания. И ощущать, как лезвие рывками вскрывает вены. Дергает вверх тонким краем, заставляя шататься от боли до темноты перед глазами и хватать воздух, силясь сделать хотя бы вздох. И не могу… от боли не могу. Играть не могу. Жалкая маленькая Ассоль вернулась так некстати, так не вовремя и начала истекать кровью при нем. Подонок. Ненавижу. Он ведет игру по своим правилам, которые прописывал не один день. Ждет моего страха и паники. Хочет истерики, чтобы сожрать эмоции, и шок. Добыча, наконец-то, попала в его лапы, и он насладится каждой гранью моего ужаса и боли. Если получит их.

"Тогда я думала, что мать не знает о нашей встрече, тогда я все еще была чистой и наивной девочкой, которая верила людям, которых любила и которые ее предали. Я добилась этой встречи сама после долгих месяцев, пока его держали в камере, а я терпела презрение матери и осуждающие взгляды соседей, когда бросали взгляды на мой живот и вкрадчиво спрашивали, а где же мой муж. Я еще не давала согласия выйти замуж… я собиралась ждать, даже если Саше дали бы пожизненное. Я бы ждала его до самой смерти.

Теперь мы жили в городе — отец Виктора похлопотал. Я вернула все свое золото, которое спрятала в тайнике, заложила в ломбард и дала взятку начальнику СИЗО. Мне пообещали встречу, но только перед судом. Только когда Сашу привезут для слушания. И я ждала долгие месяцы этой встречи. Терпела пощечины и унижения от матери, прикрывала живот от соседей и просто ждала этой проклятой встречи.

А когда пришла… обняла его, худого, заросшего, осунувшегося так, как никогда в его клетке, и вдруг поняла, что не мой он больше. Чужой. И смотрит на меня как не на свою… как на врага смотрит. С ненавистью. Пока еще вкрадчиво осторожной, но уже зародившейся внутри. И этот лед, исходящий от него, замораживающий дыхание и кончики пальцев рук и ног. Только взгляд отвел и отвернулся. Но все еще поверить не могла. Все еще дурой была бестолковой.

— Пришла, когда впустили, Сашааа. А ты… — нервно развернуть его к себе и жадно искать взгляд, — а ты скучал по мне? Ждал меня?

Еще одно прикосновение — еще один разряд тока по телу. Так любила делать ее мать. Правда, той требовались специальные приборы для этого, а дочери достаточно просто дотронуться до меня.

Вот только больно не от удара электричества, а от того, что отзывается… отзывается проклятое тело на ее меняющееся дыхание, на ее взгляд обеспокоенный, ищущий, на это ее треклятое протяжное "Сашаааа", от которого уши закрыть ладонями хочется, чтобы никогда больше не услышать.

Долбаные инстинкты, настроенные только на эту сучку. Вызывающие желание к себе ее прижать и стискивать в объятиях до тех пор, пока легче дышать не станет. Пока в легких тот клубок не растворится. Из колючей проволоки. Но к тому времени уже знал, что он навсегда со мной останется, чтобы ни делал. Что невозможно расщепить его на атомы. Наоборот, с каждым днем он обрастает все новыми слоями, вонзающимися в мясо при каждом неосторожном движении.

Чеееерт… как же обжигают плечи ее ладони…

Обхватить запястья пальцами, разозлившись на себя, когда замерло собственное сердце от прикосновения к ее коже. И все же позволить себе расслабиться на пару секунд. Пара секунд — это ведь так мало, а я за это время едва не сдох… едва снова не потонул в темной заводи ее взгляда.

Сучкааа… ты с тех пор умела играть одними глазами. С тех пор умела заставить поверить своему взгляду лживому. Напичкать его эмоциями, настолько сильными, что потряхивало любого, кто мог видеть их на дне твоих зрачков. А я… я так и не научился отличать, где ты лжешь, а где правду говоришь, и решил, что ты и есть ложь. Вся ты. Каждое твое слово. Каждое прикосновение. Ритм дыхания и боль во взгляде. Высший пилотаж, моя начинающая актриса. А я все же оказался слишком неблагодарным зрителем — не оценил твоей великолепной игры, ожидая искренности, не подозревая, что все слова выучены, все сцены прорепетированы с особой тщательностью.

Встряхнуться мысленно и все же отбросить ее руки со своих плеч.

— Я? Не ждал, — посмотрел ей в глаза и, если бы мог, восхитился бы той боли, которая вспыхнула в них. Но я был всего лишь выродком, выращенным в лаборатории, мне так и не привили вкус к высокому искусству.

— Более того, не знаю, зачем ты вообще пришла? Или не сама? Мама отправила? Гостинцев мне не передавала?

— Я думала она нам поможет… мне больше было некому верить, понимаешь? Некому. Она сказала, что расстреляют тебя и обещала спрятать. Мне было страшно… я не знала, что они выстрелят. Не зналааа. Я думала, сама умру.

Схватить его за руки и жадно ладони и запястья поцелуями покрыть. Стараться отогреть, стараться вернуть его себе и лед растопить огнем своим. Моего на нас двоих точно хватит.

— Я с ума сходила. Не ела не спала. Сашааа, я у СИЗО ночевала. Каждую ночь. Клянусь. Каждую ночь, пока увидеть не позволили. Я себя прокляла… прокляла.

И лицо в его ладонях прятать. Не видя, не понимая, что стоит как каменное изваяние. Не двигается не отвечает… это я горю. А он, может, и не горел никогда.

И между нами какие-то пару сантиметров. Какие-то секунды до прикосновений. Ощущаю дыхание его горячее на губах, энергию дикую, бешеную, как и всегда. Как же все еще манит, влечет словно к огню. И крылья в лохмотья, а я их поднимаю и все равно к его кипятку тяну. Пусть сжигает, только не отталкивает. Провела носом по жесткой щетине на щеке. Втягивая запах, коснулась подбородка, хаотичными поцелуями вверх к виску по кромке густых волос."

1980-е гг. СССР

"Наверное, у каждого человека есть какой-то свой порог. Доверия, терпения, ожидания. Не знаю. Порог, дойдя до которого, он либо падает, либо летит вниз. И только от него зависит, каким будет его приземление. Сломается он на части в этом падении или опустится на землю, стоя твердо на своих двоих. Для меня первый порог наступил в этот момент. Пока что-то говорила, пока покрывала отравленными поцелуями мои ладони, а мне казалось — прожигает их до мяса своим ядом.

Я засмеялся. Да, я не мог завыть, я не мог заорать, не мог… тогда еще не мог ударить ее.

Я невольно засмеялся. Она застыла ошарашенная, когда я сжал ее руки своими. Сжал до боли и согнулся пополам, потому что не мог стоять прямо. Словно в грудь кол был вбит. Ее рукой. Только мог хохотать надрывно, представляя, как долго отрабатывала она эту свою роль.

— Перед кем репетировала сцену, Ассоль? Перед матерью?

Оттолкнул ее от себя, чувствуя, как смех снова злобой сменяется на себя за слабость эту.