Тиффани Райз - Святой

Элли откинулась на спину и позволила воде укачивать ее. Жар проникал в тело, щекотал чувствительные соски и окутывал промежность. Она позволила своему разуму погрузиться в тысячи эротических фантазий. Ей бы понравилось принимать ванну с Сореном. Может, это не вода бы облизывала ее соски или скользила через складочки между ее ног.

Она открыла глаза и взяла ближайшую свечу. Сидя в воде, она подняла левую руку над мерцающим огнем. Крепко держа свечу, она наклонила ее и позволила воску капнуть на внутреннюю сторону запястья. Сорен сказал ей найти новый способ причинения боли. Воск мог сработать. Было больно, он жалил, но не оставлял шрамов. Воск капал на ее плоть, и она поморщилась, когда тепло покрыло нежную кожу, покрывающую ее вены. Еще одна порция расплавленного воска упала на предплечье. В этом месяце ей исполнится шестнадцать. В честь дня рождения она украсила себя шестнадцатью каплями воска от запястья до локтя. С каждым ожогом она ощущала, как все больше и больше возбуждается. Огонь, свет и тепло, казалось, были как снаружи, так и внутри нее. Элли дышала сквозь боль, побеждая ее, управляя ею. Принимая боль, она ощущала, как становится сильнее, даже могущественней.

После последнего ожога она опустила руку в ванну и смыла затвердевший воск. Девушка смотрела на свою кожу, теперь израненную и красную от ожогов. Откинувшись на спину, она опустила правую руку между ног и нашла тугой узелок клитора. Клитор. Она любила это слово. Впервые она узнала о нем из журнала, что лежал в комнате ожидания у врача. Это не то слово, которое можно где-то услышать или произнести вслух. Никто в школе не называл все своими именами, когда речь заходила о сексе, кроме тех смущающих лекций только для девушек в спортзале. И даже тогда говорили только о менструации и матках. Никто никогда не говорил о клиторе, что для нее казалось безумием. Это была самая потрясающая вещь. Когда он наливался так, как сейчас, она могла его потереть между пальцами, и ее охватывали эти потрясающие ощущения. Она не могла поверить, что ее собственное тело могло заставить ее чувствовать себя настолько хорошо. Каждый раз, когда она трогала себя, то ощущала пустоту внутри, пустоту внутри бедер. Пустота изнывала от желания быть открытой, исследованной и наполненной.

Осторожно она ввела в себя два пальца. Проникновение всегда заставляло ее нервничать, что добавляло возбуждения. Пальцами она ощущала сопротивление, словно что-то могло разорваться, если она толкнет слишком резко. Но она должна проникнуть внутрь. Этого хотело ее тело. Жар внутри влагалища удивил ее. Это из-за горячей воды, или она разожгла этот пожар внутри себя? А, может, все это из-за Сорена. С закрытыми глазами она с легкостью могла представить, как лежит на постели обнаженная и ожидающая. И в фантазии Сорен нависал над ней, целовал ее живот, бедра, грудь. В фантазии она тянулась к нему, обнимала его плечи, притягивала ближе. Он занимался сексом раньше? Или был девственником, как и она? Каким бы он был в постели? Нежным? Осторожным? Грубым? Он говорил или молчал? Сказал бы ей, что любит ее, или же просто всю ночь показывал ей это?

Она почувствовала, как в пояснице и животе увеличивается давление, в то время как снова потерла клитор большим пальцем. Ее тело поднялось над водой, и мышцы в бедрах и ягодицах начали сокращаться и дрожать. Ей казалось, будто натянутая струна виолончели порвалась внутри нее. Все гудело и вибрировало. Наконец, давление достигло своего пика. Оргазм жестко пульсировал в клиторе, зажатом между пальцами, словно у него было свое сердце. И внутри нее влагалище сокращалось снова и снова, сжимая само себя. В этот последний момент удовольствия Элеонор представила, как Сорен входит в ее тело и глубоко проникает, пронзая, как это делал ангел Терезы, до самых внутренностей.

Когда оргазм утих, Элеонор села в воде и вымыла руки с мылом. Она начала потеть в ванне и включила кран с холодной водой, плеснув ей себе в лицо.

Ощутив себя чистой и расслабленной, Элли выбралась из ванны и закуталась в полотенце. Она спустила воду и погасила свечи. Ночь пятницы. Лучшая ночь недели.

Элеонор пробралась в свою комнату и свернулась на кровати. Она нашла свой дневник, который прятала за изголовьем постели. Ей нужно записать все мысли, которые у нее были о Сорене. В своей фантазии она видела, как бьется пульс в ложбинке на его горле, как его необычайно темные ресницы отбрасывают тени на лицо. Она хотела запечатлеть эти образы, прежде чем они растворятся. В ее фантазиях они жили быстро и быстро умирали. Чернила могли надолго сохранить их после того, как ее разум перейдет к новой фантазии.

Она написала: «Сорен толкнулся в нее». Толкнулся? Она уже использовала это слово дважды в этой сцене. Она вытащила свой тезаурус и перелистнула на слово «толкаться».

- Таранить, ударять, тыкать, толкать, совать, сверлить, - прочитала она.

Сверлить? Он сверлил ее?

- Он трахает меня, а не устанавливает новые кухонные шкафчики, - сказала она своему бесполезному тезаурусу. Не важно. Вернемся к письму. Она позже исправит ситуацию с «толчком».

Погрузившись в письмо, она сначала проигнорировала постукивание в окно. Ветка, птица, вор, собирающийся ее ограбить, - ей было плевать на это сейчас. Только когда постукивание превратилось в стук, она повернула голову на звук.

Элеонор посмотрела сквозь грязное окно и увидела лицо мужчины. Она подняла окно.

- Пап, какого черта? - прошептала она.

- Долгая история. Мне нужно, чтобы ты собралась и поехала со мной. - Он больше не улыбался. Она заметила страх в его темно-зеленых глазах.

- Пап, что...

- Собирайся, живо, - приказал он.

- Хорошо, хорошо. Сейчас соберусь. - Она начала уходить, но отец схватил ее за руку.

- Надень школьную форму. Буду ждать тебя в машине.

Он отпустил ее руку и шагнул в темноту.

В ванной Элеонор сняла пижамные шорты и футболку и натянула почти не ношеную школьную униформу - клетчатую юбку, белую футболку поло, чулки и ботинки. Вернувшись из школы, она заплела волосы в косички. Попытка укротить роскошную черную шевелюру не увенчалась успехом. С косичками она выглядела как какой-то мультяшный персонаж, в берцах и одежде школьницы католической школы. Но ее отец пообещал объяснить все, поэтому она взяла пальто, схватила черный рюкзак и выбралась в окно, закрыв его за собой.

По улице проехал бежевый «Камри». Она никогда не видела отца в такой невзрачной машине. Плохой знак.

- Так что стряслось? - спросила она, когда забралась на пассажирское сиденье, и отец сорвался с места, в два раза превышая скоростное ограничение.

- У меня неприятности, - ответил он.

- Насколько серьезные?

Отец задумался, прежде чем ответить.