Ульяна Соболева - Твои не родные

Тяжело дыша вышла из магазина и прислонилась к стене, щурясь от осеннего солнца, чувствуя, как слезы в глаза лезут, как непреодолимо хочется зарыдать. Давно я не оказывалась в таком безвыходном положении и не чувствовала себя такой беспомощной. С тех, пор как оказалась во дворе огромного дома Шумаковых с дочкой на руках и перед носом закрылись массивные ворота. А когда постучала обратно, рыдая и умоляя выслушать мне сказали, что, если не уйду на меня спустят собак.

Так и шла по улице, чувствуя, как дрожат на ресницах слезы и все скручивается внутри в узел от страха, что работу так и не найду.

Прошла мимо неоновой витрины ночного клуба. Потом вернулась и посмотрела на вывеску. На щитке нарисована стриптизерша с голым задом, танцующая у шеста. Несколько секунд смотрела … решительно открыла дверь и вошла в темное помещение с въевшимся в стены запахом сигарет и ванили, как в салонах автомобиля. Над потолком крутятся неоновые шары, сверкают лучи света, мигают гирлянды.

— Вы к кому?

Из темноты вышел худой парень в узких джинсах с длинными белыми волосами и двумя косичками вместо челки. Руки «забиты» цветами и шипами.

— Я по поводу работы.

Осмотрел с ног до головы, приподнял проколотую бровь.

— Ну идем раз насчет работы.

Домой приехала через час…и остановилась возле здания медленно сгибаясь пополам и прижимая к животу обе руки. Почему-то стало больно именно там. Где-то в районе солнечного сплетения. Какие-то люди вынесли мои вещи к мусорке. Мебель, картины, шторы. Поскидывали все в кучу, как хлам. Кто-то копошился рядом и двое бомжей утаскивали стулья и коврики. Задыхаясь я даже не могла закричать. Только подскочила к бомжам, начала их расталкивать, молча, ничего не видя от слез. У меня даже голос отнялся. Потому что среди вещей ярко-красным пятном выделся связанный мамой свитер. Мой любимый красный свитер. Одна из оборванок схватила его и завязала у себя на бедрах, а я рот приоткрыла и не могу закричать. Потом заметила, как один из мужчин вытащил из кучи мамину икону, вышитую золотистым бисером. И все. И у меня просто сорвало все планки. Я бросилась к нему и вцепилась в картину руками. Дернула на себя.

— Пошла вон — это наше! Заорал мне в лицо, — смердя вонью от гнилых зуюов и перегаром, — Мы первые увидели. Сукааа, вон пошла. Людкааа, убери от меня эту тварь бешеную, у меня руки заняты.

А я вцепилась в мамину картину и пыталась вырвать ее из грязных рук мужичка в порванном свитере и коротенькой шапке, видя как перекашивается злобой его одутловатое лицо с синяком под глазом.

Внезапно набежали такие же оборванцы, как и он. Но я не боялась, меня переклинило, и я впилась в картину мертвой хваткой. Мне казалось, что если я ее выпущу — я предам маму. Эта икона память о ней для Маши. Потом почувствовала резкую боль в затылке и в глазах потемнело.

«— Мам, я влюбилась. У него глаза такие серые как стальи ресницы длинные как у девчонки. Мааам, он красивый.

Ее лицо сквозь туман, и она кажется мне на много лет моложе, склонилась надо мной и по голове гладит. И я счастлива и в тоже время плачу.

— Глупая, моя девочка, любимые всегда кажутся красивыми.

— Нееет, он правда очень красивый. Я таких никогда не встречала. Мам, у него морщинки возле глаз в уголках и кожа смуглая, он такоооой сильный и умный.

— Кажется и правда влюбилась. Осторожней, Анютка, мужчину нельзя любить слишком сильно. Оставь кусочек себя себе. Не отдавай целиком и полностью.

Улыбается. Мамочка, какая же ты красивая, когда улыбаешься. Я так соскучилась по тебе.

— Не могу мам. Он уже все забрал. Меня там нет

— Не говори такие страшные вещи.

— Что ты, мама, там есть он. Везде во мне внутри. Особенно тут. Где сердце.

— Когда внутри так много кого-то может стать очень пусто и больно, когда вдруг окажется, что его там никогда и не было.

— Нееет, такого не может быть. Он тоже меня любит. Я знаю. Я чувствую. В глазах его вижу.

— Моя маленькая дурочка как плохо ты знаешь мужчин.

А она вдруг начала растворяться, становиться прозрачной, и я хватаю пальцами воздух, а голова раскалывается от страшной боли.

— Плохо, да…плохо, мам…очень плохо. Он ведь меня бросил …и ты бросила. Почему ты меня бросила, мама?

Она головой отрицательно качает. Слезы мне вытирает. Я ее тронуть не могу, а она меня трогает.

— Что ты, моя хорошая. Я всегда рядом. Просто ты меня не видишь. Только во сне.

— Не вижу…не чувствую. Не слышу. Вернись хотя бы на один день.

— Я здесь. Просыпайся, милая. Слышишь меня? Я здесь. Открой глаза…просыпайся, Анютка. Тебе надо проснуться. Тебя Маша ждет».

Раскрыла глаза глубоко втянув воздух и увидела над собой лицо соседки Тони, мамы Татьяны и Варечки ее внучки, а рядом с ними еще двое соседей один с собакой, которая обнюхивает мое лицо и лизнула в нос.

— Анечка, с вами все в порядке? Мы уже скорую хотели вызывать? Эти алкаши сбежали, когда Антон Михалыч с Наполеоном вышел и разогнал тварей.

Я медленно села на земле, чувствуя, то руки влажные посмотрела они в крови пальцы порезала, а картины рядом нет. Выдрали-таки. Антон Михалыч помог мне подняться на ноги Тоня отряхнула подол моего платья, а Верочка подала мне шарфик.

— Хорошо, что сумочку не сорвали.

Я смотрела на них, а лица расплывались, размазывались. До меня еще не доходило, что вот все что было мне дорого валяется на свалке. И мне больше некуда это отнести, уберечь, забрать.

— Выселили, изверги, да?

Я кивнула, сжимая сумочку и стараясь при всех не разрыдаться.

— Так, ты не расстраивайся. Мы кое-что и к себе забрать можем пока жилье не найдешь. Да, девочки?

Женщины активно закивали.

— Заберем, а что. Я на балконе сложу.

— У меня в кладовке место есть.

— У меня места особо нет, но я могу забрать и у себя сложить картины, гардины и еще кое-какие некрупные вещи.

Я повторяла «спасибо», а у самой в голове звенит и кажется, что вес мир снова рушится на сколки и никогда не станет прежним.

За час мы разнесли мое барахло по соседям. Тетя Тоня перебинтовала мне пальцы. Маша помогала Варе — носила мамины рисунки и ее наборы для вязания и нитки. Складывала в шкафчике. При ней мне пришлось взять себя в руки и не рыдать. Но она все и так понимала. Обхватывала мое лицо ладошками и заглядывала мне в глаза.

— Не плачешь? — жестами.

— Не плачу.

— Точно.

— Точно.

Пригрозила мне маленьким пальчиком, а я сгребла ее в охапку и зарылась лицом в золотистые кудряшки. Если бы не она я бы, наверное, не выжила. Я бы не справилась. Все же женское счастье заключается именно в детях, и чтобы не произошло именно в них и сокрыт смысл жизни. И когда кажется, что раскрошило в пыль и уже никогда не подняться на колени приходится собирать всю волю в кулак и подниматься. Жить ради них.