Ульяна Соболева - Реквием

Фаина приехала через десять минут, не одна, с ребятами и, посмотрев на меня, все поняла. Я увидел, как она побледнела и судорожно сглотнула. Слишком близка этой семье — как дочь Саве и Андрею, как сестра. Неожиданное благородство Ворона.

Она зашла в спальню, а я следом. Опять встал в дверях, Фаина опустилась к ним на колени, что-то прошептала Андрею, и он вдруг сильнее прижал к себе тело Лены, заплакал, поднимая лицо к потолку. Я отвернулся, доставая сигарету снова вышел в гостиную. Чужое горе иногда выворачивает душу настолько, что хочется самому орать от невыносимости. Чудовищно видеть кого-то счастливым до безумия и уже через какие-то сраные двадцать минут смотреть, как человек крошится и рассыпается у тебя на глазах. Я всегда знал, что больно не мертвым, больно живым. Больно тем, кто остался жить с потерей и воспоминаниями.

Подошел к шкафчику, протянул руку за бутылкой с виски и увидел, что у самого дрожат пальцы. Откупорил и отпил из горла, глядя на фотографию Лены в белой рамке, сделанную совсем недавно. Там стояло число и время. Резко выдохнул, слыша голос Фаины, тихий успокаивающий, и хриплый Андрея:

— Нет. Нет. Нет.

Внезапно зазвонил чей-то сотовый, зажжужал где-то на полу. Я поискал глазами и увидел смартфон Лены, а на дисплее высветилось изображение Карины. Схватил сотовый:

— Да.

— Вы кто? — сухой и официальный мужской голос.

— А кто вам нужен?

— Я Федор Матвеевич Ребров, врач неотложной помощи. У нас в машине девочка лет тринадцати, в полубессознательном состоянии. Везем в больницу. Где ее мать?

— Мать мертва. Я ее дядя. Куда везете? Что с девочкой? В каком она состоянии?

— Девочка сильно избита. Мы пока не можем оценить степень внутренних повреждений. Не исключаем и насилие сексуального характера.

Когда я отключил звонок, мне показалось, что я смотрю на мир через черное стекло. Черное с красными вкраплениями. Я физически почувствовал, как затрещали мои кости, пропитываясь ядом ненависти. Я не знал, как сказать все это Андрею сейчас. Но когда он узнает — это будет еще один удар. Болезненный, выворачивающий наизнанку. Одно утешает — Карина жива, а значит, и у Графа будет причина жить дальше. Ради нее. Крепнуть и мстить. И мы отомстим так, что земля содрогнется и пропитается кровью.

Мрачные покосившееся кресты могил утопали в тумане предрассветных сумерек. Небо нависло над землей темно-серой плотной пеленой. Мир погряз во вязкой зловещей тишине. Стихли все звуки, не слышно ни одного шороха, воздух пропитался гнилостной вонью смерти. Порыв пронизывающего ветра — и в нос ударяет резкий запах падали и неразложившихся тел. Приходится задержать дыхание, чтобы справиться с рвотными позывами.

Даже стая воронов прекратила свое удручающее карканье, наблюдая за мужчинами, которые несли в руках сколоченный из старых досок ящик. Они направлялись в сторону вырытой могилы.

Из деревянного гроба доносились женские крики. Она пришла в себя всего несколько секунд назад. Заморгала, прогоняя морок от снотворного, и поежилась от холода и сырости, которые оплели ее тело тонкими нитями, больно впиваясь в кожу. Осознание реальности пришло не сразу. Она попыталась подняться, но ударилась головой о неожиданное препятствие. Попыталась собраться с мыслями, но тело уже отреагировало, чувствуя опасность — сердце застучало с неистовой силой, разгоняя кровь и учащая дыхание.

Женщина смогла рассмотреть только узкие полоски предрассветного неба сквозь щели тесного ящика. Захотела повернуться — но не смогла, его грани вплотную обжимали ее со всех сторон. Дышать становилось труднее из-за надвигающейся паники, которая с каждой секундой все больше парализовала тело и пронзала позвоночник электрическим током. Она почувствовала, что ее шатает из стороны в сторону, и начала бить кулаками о деревянные стенки, выгибаясь в очередной попытке сдвинуться и ударить сильнее.

Ее просто заколотили в гроб. Эта мысль ужасала настолько, что разум отказывался принимать ее.

— Ааааааа… Господи, нееееет. Выпустите меня. Что происходит??? Помогите, — она молотила кулаками по приколоченной намертво крышке и продолжала кричать. Ошалело мотала головой, раз за разом ударяясь о деревянные стенки, набивая синяки, рассекая кожу, жадно хватала ртом воздух и все больше поддавалась приступу дикой истерики.

Но пока что она еще верила, что все это нелепая случайность, ошибка или чей-то жестокий розыгрыш.

— Уроды, вы что творите. Все узнает мой отец, и вы пожалеете. Все сдохнете.

Почувствовала, что движение прекратилось, затихла, сердце опять понеслось вскачь, но в этот раз от радостного предвкушения. Из груди вырвался стон облегчения. Сейчас все закончится и ее выпустят. Только она этого так не оставит… Они заплатят за каждую секунду ее страха… Их перережут, как свиней, уж она об этом позаботится. Только секунды шли, а ящик так и оставался закрытым.

— Граф, она орет как резаная и по стенкам херачит, сейчас этот трухлявый сундук прям в яме и развалится. Начинать?

— В могилу ее — и закапывайте… Я хочу, чтоб эта сука подохла и считала каждую никчемную секунду, которую я ей отмерил…

Женщина, услышав знакомое имя, зашлась в диком крике, волна паники с новой силой захлестнула ее, выбивая из легких воздух. Внезапно пришло осознание, что это начало конца. "Андрей все узнал… Не пощадит. Никогда" Она еще сильнее заколотила кулаками, когда почувствовала, как ее опускают вниз. Прищурившись, смогла рассмотреть у самой кромки могилы фигуру мужчины в длинном черном пальто, который смотрел на нее сверху вниз…

Она не видела его каменное лицо и взгляд, в котором горела ненависть. Он не получал удовольствия от своей мести, потому что душа его была пуста. Он просто наказывал… мстил… возвращал долг. Но ей не нужно было все это видеть, потому что подписанный приговор ощущаешь кожей, как неотвратимость.

Сквозь зазоры щербатых досок она смотрела на темное небо, которое ограничивалось теперь для нее прямоугольником вырытой могилы и начала дрожать. Ее трясло, словно в лихорадке, зубы стучали, кожу начало пощипывать от слез, которые бежали по щекам непрерывными потоками.

— Андрей, умоляю… Пощади… — послышался очередной стук, — умоляю… — удары кулаками становились более остервенелыми и сильными, — пожалуйста… выпусти…

Внезапно вопли стихли, женщина внутри гроба тихо скулила и всхлипывала в надежде услышать в ответ хотя бы слово, но когда поняла, что это бесполезно, продолжила:

— Боже, как же я хочу жить… Андрей. Андрей. Слышишь меня… прошу…

Она впивалась пальцами в трухлявые доски, сдирая кожу в кровь, ломая ногти до мяса, загоняя под них огромные занозы, но не чувствовала боли. Вопила, рыдала, пинала ногами деревянные стенки, пытаясь развалить этот чертов ящик — жажда жизни извивалась в своей предсмертной агонии.