Алана Инош - Предания вершин седых

После разговора с родительницами они вдвоём гуляли в саду. Зареока утирала слезинки, а губы Леглит были сурово сжаты.

— Не слушай их, моя хорошая, — сказала девушка, с заплаканной улыбкой заглядывая навье в глаза. — Они, может быть, ещё смягчатся и примут это.

Сжав плечи девушки, Леглит молвила:

— Сокровище моё, как бы то ни было, в их словах есть доля правды. Я всем сердцем готова назвать тебя своей женой, но становиться причиной раздора между тобой и родными не хочу. Что-то подсказывает мне, что принять меня они никогда не смогут и не захотят. Слишком велика их обида на наш народ.

Зареока тихо всхлипывала, прильнув к её груди:

— Они примут... Они не смогут иначе, я знаю.

Бремя невысказанных слов и мыслей лежало печалью на устах Леглит, заставляя её брови устало хмуриться. Нет, всё это было изначально обречено, госпожа Олириэн права: зодчим следовало сосредоточиться на работе. Это единственный путь, единственная правда, какой бы горькой и суровой она ни была. Какое счастье Леглит могла дать Зареоке, если, даже всей душой желая провести с ней свой выходной, она не нашла в себе телесных сил проснуться?

И так будет каждый день. Каждый. Растреклятый. День.

Разве такого «счастья» Зареока заслуживала?

Хотелось напиться, но запасы хлебной воды таяли с каждым днём, а производить новую в больших количествах у навиев пока не было возможности. Хмельные напитки в Яви сильно уступали по крепости хлебной воде, которая почти наполовину состояла из чистого спирта. Накачавшись каким-то сладким и слабеньким, почти не ударяющим в голову пойлом, Леглит провела остаток этого дня в своей комнатке. Соседкам она отвечала односложно и раздражённо.

Одно накладывалось на другое, снежный ком катился, становясь всё больше. Смягчатся ли когда-нибудь родительницы Зареоки? Как бы то ни было, Леглит даже не имела собственного дома, чтобы поселить там свою семью, буде таковая у неё появится. Может быть, семьи и не будет никогда, но мириться с такими условиями становилось всё труднее. После пятикомнатного холостяцкого жилья, которым Леглит владела в Нави (и на которое заработала своим трудом), лежанка в деревянном бараке казалась насмешкой над её достоинством, и какие бы сделки ни заключал её разум с совестью, какие бы убедительные рассуждения ни строил насчёт долга навиев перед жителями Яви, гордость её бунтовала. Хотелось удобную постель и собственную спальню, и чтоб никто не обсуждал, что за незнакомка к ней пожаловала в гости. С другой стороны, ведь госпожа Олириэн жила немногим лучше. Да, у неё была отдельная комната, но не во дворце, а в том же бараке, и ела она тот же серый хлеб, хоть и укрывалась привезённым ею из Нави собственным одеялом и пользовалась услугами личного портного. Одеяло, драмаук раздери!.. Да, тут есть чему позавидовать. Так какое же право Леглит имела хотеть большего?

И всё-таки она хотела что-то изменить.

Работа в Зимграде отнимала много времени и сил, но Леглит начала прощупывать почву насчёт частных заказов на строительство, которыми она могла бы заработать дополнительные средства. Одновременно с восстановлением столицы Воронецкого княжества госпожа Олириэн выискивала время и силы на создание нового города в Белых горах — Яснограда, так почему же Леглит не могла поступить так же? Кто хочет, тот ищет возможности, кто не хочет — отговорки; сперва Леглит построила один дом, затем второй. Она не запрашивала большую цену за свои услуги, но качество её работы говорило само за себя и привлекало новых заказчиков. Приходилось выделять существенную часть рабочего дня на поиск заказов, но усилия себя оправдывали.

— Милая, в ближайшее время работы у меня будет больше обычного, — сказала она Зареоке. — Поэтому даже не знаю, сможем ли мы вообще видеться.

— Я скучаю по тебе, моя родная, — жалобно пролепетала девушка.

Леглит могла бы сказать, что всё это — ради неё, ради их будущей семьи (которой, впрочем, с большой долей вероятности могло и не состояться), но вместо этого проговорила:

— Это именно то, о чём я тебя и предупреждала. Такова участь тех, кто согласился связать свою судьбу с зодчим — скучать и ждать, зачастую так и не дожидаясь. Ещё не поздно передумать... Тем более, что вероятность того, что твои родительницы когда-нибудь согласятся на наш брак, почти ничтожна.

Откуда в ней взялся этот холод, эта отчуждённость? Пожалуй, накопившаяся усталость брала своё, а на обещание упорядоченно питаться Леглит давно махнула рукой. Тот объём работы, который у неё был в Нави, по сравнению с нынешним казался ученическими попытками. Губки Зареоки вздрогнули, глаза влажно заблестели, и Леглит пожалела о своих резковатых словах. Стараясь смягчить их, она раскрыла девушке объятия, исполненная грустного раскаяния:

— Радость моя! Иди ко мне...

Зареока, вся сжавшаяся было в испуганный комочек от её холодных слов, тут же встрепенулась и порывисто прильнула к её груди. Лаская и осыпая поцелуями её щёчки и носик, Леглит промолвила нежно:

— Прости, моя крошка. Я люблю тебя, люблю бесконечно... Я знаю, моя работа разлучает нас с тобой, но по-другому сейчас никак не получится.

— И я тебя люблю. Коли надо — значит, надо... — И Зареока, всхлипнув, сиротливо и зябко прижалась к Леглит. Маленькая — действительно, крошка.

Окунувшись в работу, Леглит порой чувствовала, что выживает на грани, на пределе своих напряжённых сил. Нередко она ощущала сильное головокружение и пару раз даже теряла сознание, а после восстановительного сна пробуждалась с таким чувством, будто её душу под колокольный трезвон мучительно отдирали от тела в попытке поднять с постели. О голоде она привыкла забывать и перекусывала, лишь когда накатывала непереносимая слабость. И всё же она не отступала от задуманного; один непростой день перетекал в следующий, не менее сложный и насыщенный, и в этой череде рабочих будней не оставалось времени на Зареоку. Встречи, как крошечные капли в море, становились всё реже, грозя и вовсе сойти на нет. И всё же Леглит не покидало глубокое и неотступное, нежное до боли беспокойство за неё.

— Как ты, Зоренька? Здорова ли? — вот первое, о чём она спрашивала, когда они виделись.

— Всё благополучно, моя родная, — отвечала та.

В её глазах Леглит читала тоску, но не могла этому помочь. Никак и ничем...

Зимой строительной работы становилось меньше, но всё же находилось достаточно дел. У Леглит освобождалось время для скульптурного творчества, а также живописи (почти все зодчие были и художниками). Статуи и статуэтки, портреты, рисованные и изваянные из мрамора — этим она тоже немного подрабатывала, стараясь использовать любую возможность. Вот только посадки «зелёных лёгких» города прекращались до весны; если в тёплое время года Зареока могла на целый день уходить из дома под предлогом работы, то как объяснить родительницам свою отлучку зимой? Встречи наяву стали слишком затруднительны. Видеться в снах? Но сон зодчему требовался для восстановления сил, а всякое вторжение в него этому восстановлению препятствовало — последующий день мог просто пойти насмарку, Леглит выбилась бы из рабочей колеи. Спать ей требовалось обязательно — крепко, глубоко и не менее восьми часов кряду, без перерывов. Даже если работы бывало не так много, она отсыпалась про запас, чтобы к наступлению тепла быть собранной, лёгкой на подъём, свежей, отдохнувшей и готовой снова трудиться с полной отдачей.