Алана Инош - Предания вершин седых

С поздней осени и до первой весенней капели она не заглядывала к Театео, отпустив волосы в свободный рост, но как только пригрело солнышко, а воздух из резко-морозного и сурового стал влажно-мягким, нежно и приятно заструившись в лёгкие, Леглит сразу же устремилась в цирюльню. Вышла она оттуда размашистым шагом, сосредоточенно надвинув шляпу на лоб. Ничего, кроме этой шляпы, не было между её головой и небом: всё осталось на полу и было сметено подмастерьем Ганстаном в совок.

А однажды Зареока сообщила растерянно, со слезами:

— Ко мне сватается одна кошка-вдова... Родительницы хотят, чтобы я приняла её предложение.

Ледяной панцирь сковал грудь Леглит. «Да, госпожа Олириэн права. Одиночество — единственный путь. Всё это было обречено с самого начала», — вот уже в который раз она так думала, но то и дело позволяла себе на что-то надеяться, а сейчас пришло последнее и окончательное подтверждение, могильно-холодное и мертвящее, убившее последнюю надежду. За ним не было будущего, только сумрак и безысходная пустота. Как ночь, после которой никогда не настанет рассвет. Даже удивительно, как она раньше жила — до Темани, до Зареоки. Жила и не мучилась, с честью и даже с гордостью неся бремя своего зодческого призвания. Видимо, придётся вспомнить те времена...

— Что ж, — сказала она глухо, — наверно, это наилучший выход. Твои родительницы правы, я тебе не пара. Да и сама ты видишь: работа вытесняет из моей жизни всё остальное. Это моё призвание, моя стезя. Этот путь не из лёгких, но раз уж я его выбрала, то пойду до конца. А ты... будь счастлива.

Круглые слезинки скатывались по щекам Зареоки — к слову, в последнее время заметно похудевшим. В её фигуре тоже начала проступать хрупкость, но Леглит не решалась спросить о её здоровье: боялась услышать что-то страшное и печальное.

— Ты совсем не любишь меня, — проронила Зареока едва слышно, глядя на Леглит сквозь осеннюю пелену во взгляде. — Если бы любила, ты бы так не говорила...

— Говорю так, именно потому что люблю, — с горечью молвила навья. — И хочу тебе счастья, которого сама не могу тебе дать. Пусть кто-нибудь другой сделает тебя счастливой.

— Ты жестокая... Моя жестокая лада. — Качая головой, Зареока отступила на шаг.

— Уж какая есть, — скривила Леглит угол губ.

Больше она не искала встреч с Зареокой. К чему уж теперь? Как раньше она вытравливала из своего сердца Темань, с кровью отдирая её от себя, так теперь пыталась забыть милую обладательницу пухленькой нижней губки. Леглит не только возводила дома, но и бралась за сооружение акведуков, спрос на которые в последнее время очень вырос: посмотрев на прекрасные зимградские водоводы, жители других городов решили, что они им тоже срочно нужны. Да и в целом с прибытием зодчих из Нави строительство в Воронецкой, Светлореченской и Белогорской землях переживало бурный всплеск. Обилие работы отчасти спасало от тоски, но в душу неумолимо закрадывался холод и ничем не заполняемая пустота. Эта пустота зияла немым упрёком, сиротливая фигурка Зареоки укоризненно стояла вдали, преследуя Леглит полным боли взглядом. Пустое место принадлежало ей, только ей одной. Никому не суждено было его занять.

6

Зареока возилась в собственном саду — полола грядки, когда у калитки раздался приятный, приветливый голос:

— Красавица, дома ли твои родительницы?

Он принадлежал женщине-кошке с красивыми и густыми, но уже начавшими седеть бровями. Серебряные волоски блестели в них вперемешку с чёрными. Возраст не оставил на её лице морщин и не согнул её спину, лишь тронул инеем. Светло-серые глаза глядели на девушку ласково, с улыбчивыми лучиками в уголках.

— Матушка Владета на работе, вечером придёт, а матушка Душица дома, — ответила Зареока, смутившись от своего затрапезного вида: она воевала с сорняками в старой, застиранной рубашке и запачканном землёй и травой переднике.

Гостья же была одета по-праздничному: чёрный с серебряной вышивкой кафтан, нарядные щегольские сапоги. Голову её венчала чёрная барашковая шапка, в ушах блестели маленькие серёжки с голубыми камушками.

— Ну что ж, придётся подождать, дело у меня есть, — сказала она, а сама всё глядела на Зареоку ласково, с этими тёплыми лучиками.

Незнакомка девушке как-то бессознательно понравилась: и доброе лицо с проницательными и светлыми глазами, и голос, и осанка. Невзирая на годы, держалась она прямо, а ступала легко и бодро, не хуже молодой. Будто солнышком пригревал её взор. Зареока её впустила в дом, а сама продолжила очищать грядки от сорной травы. Хлопот у неё было ещё много, а гостьей пусть матушка Душица занимается — так она рассудила, не без приятных чувств думая о незнакомке и гадая, по какому делу та могла прийти.

— Черешенка! Дочка! — позвала матушка из окошка. — Зайди-ка в дом.

Озадаченная, Зареока вошла. Родительница уже поставила кое-какие угощения на стол, и гостья сидела, сняв шапку. Она носила причёску оружейницы; в её косице тоже серебрился иней лет. При появлении девушки она поднялась с места.

— Доченька, это Я́ворица, — представила её матушка. — А дело, с которым она нас посетила, как раз тебя касается.

Яворица была вдовой. Дабы скрасить оставшиеся ей годы жизни, она искала себе в невесты девушку, по какой-либо причине не нашедшую пары. Зареока с её так и не встреченной, погибшей ладой ей подходила.

— Детки мои выросли, свои гнёзда свили, — улыбаясь лучиками у глаз, поведала гостья. — У них уж свои детки есть и даже внуки. Ушла моя лада в чертог Лалады, а тепло у меня в душе ещё осталось, вот и хочется обогреть им кого-нибудь, кто захочет его принять.

Нахмурилась Зареока, не обрадовавшись такому предложению: в сердце её по-прежнему жила Леглит, хоть теперь и отдалившаяся, занятая своей работой. Так совпало, что Яворица тоже была строительницей — мастерицей по камню, а причёску такую носила, поскольку каменная твердь также находилась под владычеством богини Огуни. Доводилось ей работать и на восстановлении Зимграда. Там-то она и обратила внимание на Зареоку, кое-что о ней разузнала, а теперь вот решилась прийти с предложением.

— Ты сразу брови-то не хмурь, дитятко, — сказала матушка Душица. — А подумай хорошенько. Это для тебя большая удача.

Она считала, что для Зареоки это единственная возможность обзавестись хоть каким-то семейным счастьем. А что поделать? Все знали, что ладушка-горлица до неё не долетела, упала, сбитая вражьей стрелой — только такая доля ей и оставалась теперь. И доля не самая плохая! Чем не счастье, чем не везение — зрелая, мудрая, по-родительски ласковая любовь кошки-вдовы, прошедшей большой и хороший жизненный путь и многое на этом пути повидавшей?