Даша Полукарова - Ниоткуда с любовью

- Нет, не нужна, — словно на автомате ответила она. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вынырнуть. — Родион, я устала от наших непонятных игр. Непонятных отношений. Я хочу сказать тебе правду, но ты ведь сбежишь, прикрываясь маской равнодушия.

Как сбежал в Москву, ощутив лишь намек на какое-то наше воссоединение со стороны. Она не сказала этого. И Родион не стал уточнять. Все и так было понятно.

Их отношения действительно были неопределенными. Балансировали, пытаясь поймать равновесие, пытаясь удержаться, а не проскользнуть мимо.

— Если бы ты только знала правду. Но ты ведь ее не знаешь, — бросил он, глядя прямо ей в глаза. — Ты все хочешь найти ответ в письмах своей сестры, в ее словах, ты все время обращаешься к ней — я же чувствую это! А сейчас — когда пришло время самой искать ответы на вопросы, когда ответственность за твою жизнь лежит только на тебе, ты не можешь принять решение, ты растеряна, ты боишься жить своей жизнью!

— Я думала, мы говорим не обо мне, а о тебе!

Она разгневанно отвернулась — вот-вот сейчас хлопнет дверь, она выйдет из комнаты, прервав хрупкую связь, установленную между ними. Он долю секунды смотрел в окно, а потом решительно обернулся.

Она стояла у самой двери, держалась за ручку. Так и не вышла.

— Постой… постой, — негромко произнес Родион, и она обернулась к нему, будто только того и ждала. На лице было написано странное отчаяние, совсем не свойственное ей отчаяние, как будто она исчерпала все свои душевные силы.

- Я здесь, — откликнулась Полина, подходя, тронутая таким незнакомым оттенком его голоса. — Я здесь, с тобой. Но ты уверен, что хочешь видеть здесь именно меня?

Он вскинул голову.

- Да.

- Быть со мной, здесь и сейчас?

- Да, — ответил он, цепляясь за ее ладонь. — Только с тобой. Ты можешь не поверить, но ты действительно нужна мне.

— Я верю, — прошептала она, и тогда он наклонился и поцеловал ее.

Реальность рухнула, превратилась в черную дыру, в которой они плавали вдвоем. Полина всю жизнь боялась черных дыр, она успешно избегала их, пыталась, если быть точнее.

Успешно? Уже вряд ли.

Она отвечала на его поцелуй с плохо сдерживаемой страстью. В какой-то момент стало понятно, что барьер рухнул, как не бывало, от него не осталось даже пепла — все размело налетевшим ветром.

Очень быстро они переместились на кровать, поспешно стягивая друг с друга одежду, и мысли сходили на нет, и голова отказывалась соображать совершенно.

Кто ты, кто сейчас здесь со мной? Рудик или Родион и что я, в сущности, знаю о последнем и о вас обоих? Что я знала когда-то и насколько это соответствует истине сейчас? Почему ты целуешь меня? Почему мы снова наступаем на те же грабли? Только вот… от детской влюбленности мало что осталось….

Все происходило между ними без лишних слов, но лишь сейчас, впервые за долгое-долгое время один совершенно ясно понял другого.

А на следующее утро он исчез. Мерно тикали часы на стене, равнодушные ко всему на свете, кроме времени. Полина, вздохнув, села на кровати, слушая их неторопливый бег. И не нужно было поворачивать голову, чтобы еще раз убедиться, что Родиона нет.

Окружающий мир оказался к этому совершенно равнодушен. Город равнодушно молчал, поглощая тучами голубое небо; Катька равнодушным (или грустным — Полина просто не поняла) голосом заявила, что Родион собирал вещички в Москву, а теперь пропал и они уже не думают увидеть его до вечера.

- И ведь не попрощается, гад такой! — напоследок бросила она.

Полина положила трубку, задумчиво обегая комнату взглядом. Нужно было начинать — или что там? — продолжать жить.

…А собственно говоря, все ведь к этому шло, разве нет? — размышляла она, наливая себе чай с мятой. — И неужели они оба не понимали этого? Ну так чего же жалеть?

Полина не жалела, нет. Что угодно испытывала она, но только не жалость.

Нам. Вместе. Очень. Хорошо. Вот что говорила эта ночь. Даже больше, чем просто хорошо. Но именно поэтому, может быть, нам лучше все прекратить сейчас, а не растягивать до тех пор, когда станет уже слишком поздно.

Уже под утро, когда по мягкому свету за окном Полина поняла, что ночь заканчивается, она повернулась и посмотрела на него, видя его лицо так четко, как будто они смотрели друг на друга при свете дня.

Он приподнялся на локтях.

- Мне казалось, что я не знаю тебя новую, что ты изменилась. Но ты все такая же, — сказал он тихо, но слова его заглушили все окружающие их внешние звуки: шум подъехавшей машины, крик какой-то птицы, быстрые вороватые шаги спешащего неизвестно куда и откуда прохожего. — И это — правда.

- И то, что нас связывает — тоже правда, — добавила она.

- И правда, что я скучал по тебе все годы.

— Правда, что за прошедшие годы я никогда не заходила в наш двор и не приближалась к озеру.

- Вот видишь, — он сел близко, обхватил ее лицо ладонями и поцеловал. — Не так-то это трудно — говорить друг другу правду. Надо только начать.

Но если ты не можешь сказать правду — лучше не говорить вообще ничего. Что он и сделал.

Полина распахнула окна пошире, впустила в комнату июнь, Вивальди, голубей, вид на озеро, зажала пальцем место в учебнике, которое вычитывала об учении Шопенгауэра и Ницше, прошлась по комнатам, посмотрела бездумно в окно, очнулась, выучила еще пять вопросов по зарубежной литературе, послушала «let it be», посмотрела на время, доучила еще два вопроса и начала собираться в магазин — можно было бы уже что-то и поесть. Выйдя из магазина, завернула в Драм — почти по дороге, да и на часах было 6 — до экзамена оставалось еще куча времени.

Оказалась на его спектакле. «Дом, где разбиваются сердца» Бернарда Шоу. Потрясающе. Не смогла бы придраться. Переглянулась с Мишкой — сегодня тот сидел на свете и звуке. Завели немой диалог. Свет был неярок, она понадеялась, что тот ничего стоящего не разглядит. Была почти уверена, что ошиблась. Сбежала, пока он не подошел.

Тяжело, когда все так понятно.

В десять поймала себя за хождением по комнате — от окна к двери, от кровати к дивану. Начиналось все вроде достаточно неплохо, но на немецкой литературе она сломалась. Эти братья Манны… Нет, это определенно не ее.

Сестра молчала. Отлично, это то, что нужно, не хватало сейчас только выслушивать и ее в своей голове. К половине двенадцатого, когда пора было приступать к повторению и пятой чашке чая с мятой, ей пришло сообщение: «Сел в поезд. Не люблю тебя. Правда или нет?»

Опустила телефон. Налила чай. Села в кресло. Улыбнулась.

XVI

Июнь плавился на жарком солнце. Такого июня не было уже несколько лет.

«Скоро наступит июль, — несколько безнадежно подумал Олег. — И станет еще жарче. Все разъедутся по курортам и дачам… а я буду здесь».