Ульяна Соболева - Бумажные крылья

– Я тоже хочу тебя... ужасно хочу, Вадим, – смотрит на меня, приоткрыв мокрый рот с эти зверским выражением на лице, от которого сводит судорогой низ живота.

Направляю его в себя, потираясь мокрыми складками о член, и Вадим запрокидывает голову.

– Даваааай! – стонет и сдавливает мне бедра, – Оляяяя! Не могу больше....! Ну давай жеее, сядь на него.

Я резко опустилась на его член, и мы оба громко застонали – я, все еще сжимая его у основания пальцами, а он, схватив меня за затылок и наклонив к себе.

– Двигайся, – хриплым шепотом мне в губы, и я поднимаюсь и медленно опускаюсь на его плоть, стараясь привыкнуть к ней. Стараясь не сойти с ума от этого ощущения наполненности и осознания, что он во мне.

– Быстрее, – сжимает мои ягодицы и поднимает верх, чтобы резко обрушить на себя, – быстрее... даааа, вот так.

И я набираю скорость, опускаясь и поднимаясь, глядя пьяными газами ему в глаза и сходя с ума от того, как он их закатывает, запрокидывая голову и срываясь на стоны. Взмокший, задыхающийся. И я, чувствуя изнутри каждую взбухшую вену, пульсацию и дрожь его плоти, когда поднимаюсь выше, и он почти выскальзывает из моего тела, чтобы снова наполнить до самого основания.

– Стой! – сильно дергает за волосы, заставляя опять прогнуться назад, – не шевелись.

– Почемуууу? – хрипло, почти рыдая, содрогаясь от захлестывающих волн удовольствия, от подкатывающего оргазма, который пробуждает болезненную пульсацию.

– Хочу смотреть на тебя... хочу смотреть, как ты... кончишь для меня.

Просунул руку между нашими телами, надавливая на клитор, двигая пальцами быстрее и глядя мне в лицо... Боже, как так можно – он там подо мной, не может сделать ни одного толчка бедрами, а все же он меня трахает. Я это чувствую всем телом, чувствую, как он трахает мне мозги, как он ведет меня к удовольствию пальцами, как контролирует мои движения, и это сводит с ума... его власть над моим телом. Я смотрю ему в глаза, то закатывая свои, то распахивая снова, чувствуя внутри себя его плоть, чувствуя, как сильно я ею растянута и как глубоко он во мне. Одной рукой растирает меня внизу, а другой ведет по моей щеке и скользит большим пальцем мне в рот, и я сжимаю его губами, обводя языком.

– Красивая... ты не представляешь, насколько ты красивая. Везде, – опускает взгляд вниз, где ритмично двигаются его пальцы, и от них расходятся электрические разряды дичайшего удовольствия. Он ускоряет трение, сжимает двумя пальцами, приближая дьявольскую агонию, словно вспарывая мне лезвием наслаждения нервные окончания. И я смотрю на его лицо, на бешено пульсирующую жилку на лбу, на раздувающиеся ноздри и гримасу сладкой боли, исказившую черты. На то, как напрягаются мышцы его рук, и как он закатывает глаза каждый раз, когда с моих губ срывается стон.

– Двигайся. Сейчас. Давай! Быстреее... двигайсяяя, Оляя!

И приподняв рукой, начинает осатанело насаживать на себя, а меня накрывает, и я уже сама прыгаю на нем, как сумасшедшая, впиваясь ногтями ему в грудь, извиваясь и с громким криком выгибаясь назад, слыша, как он рычит мне в унисон, сжимая мои бедра до синяков, наклоняя к себе и впиваясь губами в мой сосок, а я чувствую, как внутри брызгает его семя, как он вздрагивает подо мной, сильно сжимая мне спину, а я сокращаюсь вокруг его плоти так хаотично и болезненно, что у меня болит низ живота.

Когда судороги наслаждения затихли, я боялась открыть глаза, чтобы увидеть его лицо, а потом хотела слезть, но он удержал.

– Посмотри на меня.

Медленно подняла тяжелые веки.

– Вот теперь ты точно вся мокрая, – усмехнулся уголком рта, – везде.

Я снова попыталась встать, но Вадим крепко держал меня за талию на себе.

– Полежи вот так на мне. – тихо попросил.

– Это, наверное, нельзя, – так же тихо ответила я.

– А прыгать на моем члене, конечно же, было можно.

Краска тут же залила щеки, а он засмеялся.

– Обожаю, когда ты краснеешь. С первого раза увидел и испытал непередаваемый кайф.

– Мне надо в душ.

– А здесь нет душа, – и смотрит на меня чуть, прищурившись, – вот большая кастрюля, колонка снаружи. Приносишь воду, греешь и можно помыться. А можно встать, собрать вещи и уехать в свою квартиру с евроремонтом, и забыть сюда дорогу.

Дернулась, но он не выпускает, держит, все еще во мне, все еще единое целое, но уже наносит первые удары.

– Зачем приехала, Оля? Потрахаться? Проверить – с медсестрой ли я? Справлюсь ли? Справлюсь, не волнуйся. Можешь ехать домой

Я все же высвободилась и слезла с него, одергивая мокрое платье и чувствуя, как по ногам течет его семя.

Развернулась и пошла к двери.

– Вот и давай. Туалетная бумага у выхода на тумбочке. Вытрись и уходи.

Стиснув челюсти, вышла из дома, осмотрелась по сторонам в поисках ведра. Нашла недалеко от будки, распахнула калитку и пошла к колонке. Пока шла, видела, как из соседних домов повыглядывали и из-за дырок в заборе показались детские мордашки.

– А к Вадьке какая-то актриса приехала, видели? Красиваяяяя, как в кино.

– Тише ты!

Усмехнулась, воды в ведро накачала, вспоминая деревню у своей бабушки. Напугал! Ничего, я не из пугливых. Ведро обратно принесла, дверь распахнула, а он тут же резко поднялся и со стоном обратно на подушки. Я ведро бросила и к нему.

– Ты зачем? Болит? Не надо нам было... давай я... не знаю, лекарства дам какие-то, уколы там.

А он меня вдруг к себе прижал.

– Я думал – ушла...

– Не уйду я никуда, Вадим.

Губы его как-то неловко нашла, ткнулась в них, а он мои в ответ целует и в волосы зарывается обеими руками.

– Зачем я тебе, Оля? Зачееем?

Я люблю тебя. Но вслух не сказала, только рот ему поцелуями заткнула, пока о воде не вспомнила.

– Помыться нам надо и тебе, и мне. Рассказывай, как твоя печка включается доисторическая.

Я проснулась от криков петухов. Подскочила на постели и тут же замерла, рассматривая спящего Вадима. Поздно ночью он принял лекарства и обычно с ними спал довольно долго, как и в больнице. Евгения Семеновна очень злилась, если он принимал свои таблетки не вовремя и потом спал во время обхода и завтрака.

А мне нравилось, как он спит. В любимых умиляет и сводит с ума буквально все. Даже недостатки, особенно недостатки. Мы их любим еще больше, чем достоинства, потому что так они делают человека более близким, потому что нам позволено эти недостатки видеть. Я никогда и ни к кому не чувствовала ничего подобного. Я думала, что люблю Лешу и что увлечена Володей, но нет... я на самом деле и представления не имела, что значит любить мужчину. Что значит вот это состояние непроходящего кайфа – проснуться с ним в одной постели и просто рассматривать вблизи его лицо, трогать взъерошенные волосы, едва касаться колючей щеки и думать о том, что надо его побрить, возможно, насильно. Мне казалось, что у меня выросли за спиной крылья, и я способна взлететь высоко в небо и смотреть вниз на людей, которые даже не представляют себе, что значит любить. Они глубоко несчастные, а я... я, как говорила моя любимая Рената Литвинова в одном из фильмов – я летаю, я в раю. В маленьком, однокомнатном, с протекающим окном и допотопными ковриками. И я б его сейчас не променяла даже на дворцы.