Ульяна Соболева - Бумажные крылья

Наверное, раз двести, это сообщение то расползалось пятнами, то мигало точками, то становилось черным, как грязь. Потому что я понимала, что права она. Я... я впервые посмела думать о себе. За всю свою жизнь я какие-то минуты в сутки была лишь наедине сама с собой и со своим счастьем, а не с моей дочерью. И она права – это предательство. Мать не имеет никакого морального права даже на минуту забывать о своем ребенке. Я лишь надеялась, что когда-нибудь она сможет меня простить. Сможет принять мой выбор. Я несколько раз ей перезвонила, но она заблокировала мой номер. А потом мне позвонил мой бывший муж.

– Знаешь, я подозревал, что ты дрянь, но у меня даже в мыслях не было насколько. Я все знаю, Оля!

Я усмехнулась, сжимая сотовый дрожащей рукой.

– И что ты знаешь, Леш? Какое я преступление совершила?

– Ты? Да ты просто аморальная дрянь – вот ты кто. Не думал, что ты дойдешь до того, чтобы спать с парнем своей дочери, выпроводив ее ко мне, чтоб не мешала!

Каждое слово пощечиной так звонко, что я моргала, когда вспыхивало лицо пятнами.

– Я никакого преступления не совершила, и Вадим не парень Таси. А еще... еще это ты хотел, чтоб она приехала к тебе учиться.

– Но не для того, чтоб ты свободно гуляла с молокососами возраста своей дочери!

Он так орал, будто это я ему изменила.

– Леш, а что тебя больше бесит – то, что у меня есть мужчина, или то, что он моложе тебя? Ты бы лучше женой своей занялся и не лез в мою личную жизнь.

– Твоя личная жизнь протекает на глазах нашей дочери!

– Ты только что сказал, что я ее выпроводила.

– Сука ты, Оля, и всегда была сукой.

– Да! Была! Для тебя! Потому что никогда тебя не любила... расскажи своей дочери, каким образом мы ее зачали, и как меня вынудили за тебя выйти. Расскажи ей, как я плакала утром после выпускного, а ты просил прощения и тыкал мне деньги.

– Дрянь!

– Да, дрянь. Надоело молчать. Я – дрянь. Я с этим как-нибудь буду жить дальше.

Выключила звонок и отшвырнула сотовый. Повернулась и встретилась взглядом с Вадимом. В его глазах было что-то, не поддающееся определению: то ли горечь, то ли уже привычная боль с тоской, которые появлялись в самые неожиданные моменты и сводили меня с ума. Я понимала, что даже моя любовь не заменит ему возможность ходить. Я могу лишь отвлечь и развлечь. Но не стать его ногами... он все еще держит со мной дистанцию. Мы близки – насколько могут быть близки мужчина и женщина, но не душой... в душе там темнота у него, там холодно и очень сыро. И я пока не знаю – куда идти и где искать лучик света.

– Начинается война? Узнали обо мне?

Кивнула и опустилась на ковер у его ног, чтобы положить голову на плед, чувствуя, как он перебирает мои волосы под какой-то треш-боевик на компьютере.

– Рано или поздно должно было начаться, – тихо сказала я.

– Боишься?

Я отрицательно покачала головой и сплела свои пальцы с его пальцами. Я намного больше боялась потерять его, потерять свои крылья с его именем и грозовым взглядом. Мне было страшно, что однажды он захочет иной жизни, захочет прежнего экшена, встряски, молодую девочку рядом. А ведь мне больше не подняться потом... без него. Я разломаюсь вся на куски и никогда не смогу встать на ноги. Для меня эта любовь фатальна, и от этого становится еще страшнее, больнее и... именно от этого хочется любить его еще сильнее и назло всем. Хочется дышать как последний раз в жизни. Хочется воевать со всем миром за нас с ним.

– Надо ложиться спать, мне через несколько часов выезжать на вокзал. Ты помнишь – где и что лежит?

– Помню. Иди ложись.

Рука на какое-то время остановилась на моих волосах и продолжила снова перебирать. Но я без него не ложилась, мне нужно было обязательно рядом, это превратилось в привычку настолько быстро, что я даже сама не могла осознать, в какой момент стала зависима от его запаха и рук даже во сне.

– Пойду принесу нам чаю. Будешь? С лимоном?

– Буду.

– Надо собаку твою покормить. Ходит по двору несчастный. Я быстро.

Я выбежала во двор, насыпала корм Рексу, позволила ему себя обнюхать и облизать руку и щеку, пока ставила миску. Когда вернулась в дом, чайник уже во всю пищал.

– Мама всегда говорила, что это к чьему-то отъезду или приезду, – весело сказала и пошла на кухню.

– Подруга твоя тоже, как все, считает меня обузой или у нее иное мнение?

Я застыла с чашками, потом поставила их на столик и бросила по пакету чая.

– Никакая ты не обуза! У Ленки всегда особое мнение, – я усмехнулась, выглянула из-за угла, глядя, как Вадим прищурился и откинулся на спинку кресла, – не волнуйся, мы не будем говорить с ней в дороге о тебе.

– Конечно не будете. Я и не волнуюсь.

Но я уже успела его выучить, успела запомнить наизусть все его реакции, взгляды, мимику и выражение лица. Он волновался. Все эти несколько часов не выпускал из объятий. Спать не дал. Он жадно требовал мое тело, как обезумевший или совершенно оголодавший. Доводил до пика всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а я... я впервые ласкала всего его. Жадно исследовала ртом и принимала в себе его плоть, задыхаясь от восторга и от ощущения своей власти, когда он сгребал пальцами простыню и хрипло рычал мое имя, извергаясь мне в рот, а потом через время опять тянул к себе и заставлял кричать от оргазма снова и снова, впиваясь губами в мою плоть, пронзая языком и пальцами. Я задремала на какое-то время совершенно обессиленная... а когда проснулась вместе с будильником – Вадим так и не спал. Смотрел на меня. Мне кажется, он даже взгляд не отвел с момента, как я уснула.

– Ты чего? – спросила шепотом и провела по его щеке пальцами.

– Ничего. Тебе пора собираться.

Потянулась, чтобы поцеловать, а он ткнулся в мои губы и отвернулся.

– Давай, Оль, ты опоздаешь. Тебя ведь ждут. Разве нет?

– Вадим, – склонилась над ним, – это несколько дней. Всего лишь несколько дней, и я вернусь. Это важно для нас. Мы потом вместе туда поедем, тебя прооперируют и все... и мы... у нас все получится, ты встанешь на ноги.

Он кивнул, а глаза странные – не обжигают больше, не греют, не плавят, а замораживают каким-то отчуждением. Может быть, он переживает, что один останется?

– Я люблю тебя.

Ничего не ответил, откинулся на подушки и, пока я собиралась, больше не сказал ни слова. Я наклонилась, чтоб поцеловать его перед уходом, а он вдруг за плечо меня удержал и птичку бумажную протянул. Сложенную так, чтоб я могла ее в карман положить.

– Красивая, спасибо. Научишь и меня их делать?

Все же сама поцеловала его в губы.

– Красивая... И пустая. Крылья есть, но не летает. Лживая птичка.

Усмехнулся. Криво как-то, уголком рта.

– Иногда можно взлететь и на бумажных крыльях, – тихо сказала я, снова коснулась его губ.