Леонид Немцев - Две Юлии

Меня пригласили пить чай с пирогом. За штопающим движением ножа клубилась распаренная икра кураги. Юлия была ребячливой и оживленной, но совершенно не смотрела в мою сторону, мне было позволено утешительное любование тем, как она облизывает пальцы, как сладкими губами пачкает край чашки. Тесто явно не удалось, я думал, как бы мне повежливее отказаться от своего суховатого краешка, когда начинка в угощении иссякнет, и как бы незаметно ухитриться съесть такой же кусочек с тарелки Юлии, которая быстро, не обжигаясь, почти не запивая чаем, управилась со своей порцией пирога и положила лодочку овдовевшего хлеба рядом с собой. Эту часть пирога за столом Юлины домашние естественно называли «попкой», а горькие чаинки, в изобилии попадавшие в чашки через колючую прореху в ситечке, звались «китайцами».

— Марк, — спросила Юдина мама, — как вы посидели на дне рождения? Тебе не очень было плохо?

— Плохо? Нисколько!

Юлия быстро щелкнула надо мной ножницами ироничного взгляда. Мне казалось, что все неприятности сопровождали только мой обратный путь и начались на улице.

— Было весело, — добавил я, — но мне больше понравилось в тот раз, когда я случайно зашел к вам в самый день рождения.

Папа вскинул брови. Перевел глаза на маму. Мама без зазрения совести поддержала его удивление.

— Ты зря убежал, раз неважно себя чувствовал, — продолжала мама. — И, конечно, напрасно оставался в коридоре.

— Когда большой праздник и много народа, — мирно подмигнул мне папа, — нужное место всегда занято. А что, действительно приходил Антон?

— Папа, — заметила Юлия, — Марк его видел первый раз в жизни. — И вдруг обратилась ко мне: — Но это не помешало вам с ним хорошо поговорить.

— О чем это? — спросил я, не успев прокусить обе полосы каучукового теста, между которыми жгло невыносимо сладкое лакомство. Морковные кляксы метили тарелку.

— Антон, — с мечтательным сожалением продолжала мама, — это умненький мальчик. Я работала с его мамой, и они с Юлей росли вместе. Он занимался спортом, играл на гитаре — не так, как играют в подворотнях, у него была классическая школа. И потом в собственной группе он играл все-таки приличную музыку. Они так хорошо дружили. А теперь…

— Ладно, мам! Они в своей группе пели советские романсы и пытались освоить элементарный рок-н-ролл. Марку это неважно.

— А как поживают подарки? — спросил я. — Что-то я не слышал ничего в комнате.

— Твоя вертушка стоит на самом видном месте, — назидательно заметила Юлия.

— А почтовый ящик, — вставила мама, — мы повесим на даче. Писем туда писать не будут, так как мы даже адреса не знаем и не будем рисковать с корреспонденцией или подпиской «Садовода-огородника», но он такой красивый, что будет смотреться на калитке.

— Есть хорошая идея, — похвалился папа, — отпугивать воров. Если они видят почтовый ящик, то могут подумать, что хозяин живет на месте безвылазно.

— Давайте я мужчинам положу добавки. А ты видел, Марк? — оживилась мама. — Какая на нем красивая птица! Это настоящая авторская работа, раскрашенная чеканка и, кажется, из Голландии. Такие перья яркие, такой клювик. Жалко, что нельзя повесить дома — в общем-то, это железка.

Я должен был кивнуть головой. Имея перед собой сладкое, сделать это было легко. Джема сидела под столом, стуча головой о столешницу, и норовила напомнить о себе слюнявыми брылами. Приходилось держать руку под скатертью, так как я уже знал, что эти человеколюбивые признаки животного аппетита, которыми догиня подметала колени гостей, въедались в штанину надежнее клея.

— Представьте себе, — продолжала мама, — однажды Алевтине Федоровне, это мама Антона, ее друзья, работавшие в Африке, — вот они живут, в соседнем доме, — подарили какого-то живого зверька. Причем хищника. Вот такой маленький, но безумно был симпатичный. А у самих этих друзей, как они вернулись из Анголы, два сезона жил крокодильчик, прямо в ванной, хозяйка все время сердилась из-за того, что невозможно было постирать белье. Я ходила посмотреть. Потом он вырос, и они честно пытались сдать его куда-нибудь в цирк, но никто не брал. Шкурка висит теперь над диваном.

— Крокодил — не так интересно. А тот зверек и был горностаем, — заключила Юлия, облизывая белый ноготь. — Я как раз его хотела снимать в развалинах, когда мы ходили туда с Шерстневым.

— Однако у Леонардовой дамы не было горностая, — заметил я, честно дотягиваясь до Юлиной пирожной попки и в совершенном спокойствии укладывая ее в свою тарелку рядом с новой порцией сочащейся сладости. — У нее в руках фретка с белым мехом, льстивая пародия на грацию дамы.

— В подаренном мне альбоме с картинами да Винчи говорится, что зверька называют фуро.

— Точно, этого черноногого африканского хорька иногда кличут фреткой, и окраска его шкурки от чистейшей белизны может доходить до нежно-лимонных вариаций.

— Один мой друг, — вставил обрадованный родитель, — катается по командировкам и посещал в Японии баню, которую как раз называют, как этого хорька. Выходишь, знаете ли, из парной, кутаешься в ватные халаты и сидишь в них около часа с зеленым чайком.

— Это твой «фуражир» Василий Иннокентьевич? — спросила мама. — Балбес неугомонный.

— Ну, «фуражиром» его называют, потому что он был кладовщиком в армии, а сейчас катается на машине с длинным кузовом — очень заботится об удобстве разных перевозок. Мы на его фуре привезли наш холодильник, помнишь? Аккурат улегся в кузов Васькиной легковушки.

— Может быть, — продолжала беспечная педантка, — словечко фуро сцепилось с английским fur, и тогда горностай здесь на месте, как какая-нибудь «меховушка». Но тогда фуро могли бы поименовать любого морского котика, а то и пушистый персик.

— У этой высоко ценимой пушнины, — поспешил заметить я, рискуя немедленно запамятовать то, что внезапно вспомнил (сработала пружина), — есть своя история с серьезностью нрава. Hermine furioso — вот настоящее имя для стремительного горностая.

— Сомневаюсь, чтобы два этих слова когда-нибудь стояли рядышком, — грубо передернула Юлия. — Но верно, верно, английский ermine (как же не нравится мне ажиотаж вокруг ужастиков вроде «Омэна») подернут судейской мантией. Помню, как недавно меня удивил перевод Гумилевым строчек Готье: «Под мантией из горностая, как судьи, горы в полумгле». Стихотворение «Дрозд». Знакомо?

— «Дрозд»? — заинтересовался я. — И что там относится к теме нашего разговора?

— Полумгла, — съязвила Юлия.

— А что вы обсуждаете? Это вы, Юль, так помогаете Юленьке? — спросила Юлина мама, собирая крошки со всех тарелок в свою, а потом жестом картежного фокусника подсовывая опустошенную, но липкую посуду снизу. — Она выбрала тему для курсовой работы?