Леонид Немцев - Две Юлии

— Фантазии, дорогуша? — осмелился усомниться я. — Можете себе представить, сопровождающий его грум, которого мы принимали за корсиканца, — настоящий индеец. Пальмеко, приблизительно так его зовут. Занятная личность. Он хорошо освоил язык и совершенно не смущается нашей дряхлой цивилизацией. При всем желании я не могу разглядеть в нем дикаря.

— Вы разочаровали меня, — легкомысленно бросила Вторая Юлия. — Индейцы представлялись мне бесконечно гибкими молодыми мужчинами в каких-нибудь кожаных лохмотьях, а этот грум — обыкновенный пересидевший на солнце старик, чей возраст делает нелюбопытным его происхождение.

Она снова подошла к изящному плетеному столику и плеснула в бокал (каковую небрежность мы с Юлией потрудились не заметить) немного лимонной воды. В столовую вошла грациозная догиня, широко расставляя ноги. Юлия притянула ее к себе за ошейник и ноготком почесала серебристую шею.

— Хорошо, что сейчас волны так терпимы. Не представляю, как она переносит более сильную качку. Как объясняет себе эту странность с неустойчивой твердью, ведь ей, бедненькой, должно казаться, что у нее под ногами всего лишь обычный пол.

— Вовлечь собаку в наш круиз, — заметил я, — это хорошая идея. В ней можно воспитать особую устойчивость, продолжать брать в плаванье всю линию ее дальнейшего потомства и вывести особую морскую породу, которая приобрела бы ценность, как обкуренная трубка.

Юлия Вторая закурила длинную сигарету и, не дожидаясь образования пепла, начала стряхивать его в стоящую передо мной пепельницу.

— Не вижу в этом практического смысла, — заметила она. — Порода собак, которая будет сопровождать в плаванье моряков, покусывать отдыхающих на корме альбатросов и мешаться под ногами — странная селекция. Что даст эта цирковая устойчивость?

— Разовьет ей воображение, — расхохоталась Первая Юлия, и мы снова облачились в стены кухни, которые тоже еще как могли оказаться вымыслом, и только Джема какое-то время увлеченно высматривала за белой сеткой бортовых перил пленительные прыжки нескольких дельфинов, которые в отчаянной близости сопровождали ход нашего судна.

Меня изумило и то, что фантастическое родство наших образов не создает ни одной неловкости между нами, не требует перемены характера, не скручивает логики, — и то, что стихийный спектакль придает мне больше уверенности, чем постылая реальность. Доверие и нежная взвешенность поступков позволяли нам наконец-то находиться в одном мире, в одном расширении, и — несколько неожиданным оказалось то, что все трое хотели этого. И здесь, где мы нашли идеальное соотношение наших сил, я был избавлен от своих раритетных недугов и заодно от привычки выжидательного уныния, которая сбивала мне сносную форму существования. Мы действовали без пауз, без оговорок.

— А вдруг это уже когда-то было? — спрашивала понежневшая и лирично оживленная Вторая Юлия. — Мы говорим то, что уже когда-то говорили. Ведь не фильм и не чью-то пьесу мы сейчас разыграли.

— А меня беспокоит не столько вопрос о том, как это получается, — рассуждала Первая, — а почему мы не можем в нашей обычной жизни вести себя так же естественно, будто ты воплощаешь единственно возможный поступок. Почему мы не слышим этой категоричности императива и каждое слово кажется не самым лучшим, и из-за этого ни в чем нет правильных сдвигов? Почему на воображаемом корабле мы знаем, куда нам плыть?

— Выходит, мы способны сыграть во что угодно? — невинно полюбопытствовала Вторая и, клянусь, они обе посмотрели на меня с пленительным любопытством.

Верно, я был убежден, что сейчас — и, может быть, больше ни в одной из жизней, — возможно все. Остывший омлет все еще был привлекателен, и я доедал его, начиная сочинять способы добычи всем желанного кофе, тем более мне казалось, что эта идея у меня изначально была, что я уже и сам заказывал его перед тем, как проснулись мои спутницы. Одна, предположим, супруга, другая — ее компаньонка или во всех отношениях приятная сестра, и я восхищен обеими, а потому время от времени могу менять их местами, как в дружественной театральной труппе, где наилучшим образом учтены возможности каждой актрисы. Смутно мне становилось понятно, что эта затягивающая фантазия широка и беспечна, но к ней не применима вся бесконечная сила монотеистичного упоения одним из божеств здешней, неподотчетной действительности. Удобнейшее распыление, но не полная включенность: отсюда и могла происходить вся исчерпывающая завершенность нашей игры.

— Все-таки фантазия чем-то фатально ограничена, — сказал я.

— Нет, — тут же отрезала Вторая, — ни за что не соглашусь! Возвышающий обман — удел избранных.

— Мне тоже очень нравится такое светлое чувство, — говорила Первая, — когда ты полностью согласна с тем, что находишься здесь и сейчас, в этой, например, кухне, и все люди, здесь собранные, — это чудо удивительного отбора. Ведь так странно, что мы знаем друг друга, съехались в один город ровесниками, что мы знаем Шерстнева…

— И даже то хорошо, — усмехнулась Вторая, — что его сейчас нет.

— Это тоже какой-то замысел, — согласилась Первая.

— Но и вчера нам было неплохо, — округлив глаза, вставила Вторая, сплетая руки на груди и наклоном головы проливая на плечо широкую и гладкую прядь.

Юлия Первая отпорхнула к раковине, увлекая с собой наши тарелки и смывая продление темы мгновенно обрушившейся водой. Ногой она слегка тронула бутылку, и стекло выпело одно предательское напоминание.

Я бросил подозрительный взгляд в почти чистую пепельницу, и у меня возникло желание обратиться к своей сумке в поиске какой-нибудь непочатой пачки сигарет.

— Вы, как я вижу, курите здесь же?

— Давно я не видела, чтобы ты курил, — удивилась Вторая.

— Действительно, — озадаченно обернулась ко мне Первая Юлия, — мы говорили о том, как ты забываешь о курении и эта привычка в тебе естественным образом отмирает.

Я пошевелил пальцами по дну сумки и выловил небольшой пакетик, в котором мог быть трубочный табак или высыпанная сигаретная труха, — впрочем слишком для табака жесткая.

— И все-таки, — заметил я, — желание курить иногда имеет смысл.

Юлия Вторая наклонилась к выложенному на стол пакетику и с упоением вдохнула аромат неправдоподобной, невозможной крошки.

— Кофе.

Мне хватило многолетней выучки, чтобы самому не удивляться этой находке. Достаточно было вообразить для собственной безопасности, как я отсыпаю кофе из маминых запасов, и картина была восстановлена, — почти как воспоминание.

— По такому поводу, — торжественно произнесла Первая Юлия, — мы откроем коробку английского печенья, которое нам присылают из Франции. Скажу маме, что это был способ почувствовать себя с ними на семейном празднике.