Евгения Перова - Потому что люблю тебя

– Ой, Дарочка, а вы уже слышали? Про вашего бывшего?

– Про моего… бывшего? А что с Алымовым?

– Он же в больницу попал! Пишут – несчастный случай. Никаких подробностей, но у меня знакомая работает в его театре! Ой, такой ужас! Даже страшно выговорить! Представляете, ему кислотой в лицо плеснули!

– Что?

– Дарочка, ой! Вы прям побелели! Дать водички, дорогая? – Алиска с жадным любопытством глазела на Дару, которая действительно страшно побледнела.

– Тюремное танго, минута до выхода! – объявили по громкой связи, и Дара встала.

– Пошла вон! – сказала она Алиске таким страшным шепотом, что ту как ветром сдуло. Открыла холодильник, достала бутылку «Перье» и отпила прямо из горлышка – ледяная вода лилась ей на шею и грудь, она не замечала. Поставила бутылку на столик, подошла к зеркалу, оперлась руками о раму и прислонилась лбом к стеклу. Потом выпрямилась и некоторое время разглядывала себя: блестящий черный парик с челкой, накладные ресницы, кроваво-алые губы, черный корсет, из которого сдобно выпирает белая грудь, стройные ноги в сетчатых чулках. И ужас в глазах.

– Тюремное танго, ваш выход!

Дара нервно усмехнулась и побежала на сцену – встала в ряду прочих актрис и вцепилась в решетку – под звонкий голос конферансье, бодро провозгласивший:

– А сейчас секстет жизнерадостных девиц-убийц из исправительной тюрьмы города Чикаго исполнит для вас «Тюремное танго»!

Ожидая своей очереди, она с болью в сердце вспоминала Славика-Санни, который был партнером Моны Липшиц в этой сцене, с отчаянием думала об Алымове и с ненавистью – о муже: неужели это снова он?! И Дара с такой яростью сыграла и спела свою партию, что зал просто взорвался аплодисментами:

А ее муж, сидя в полутьме ложи, лишь чуть усмехнулся: браво, дорогая! Потом взял отставленный было бокал и отпил глоток бренди – он предпочитал Johnnie Walker.

Выходя замуж, Дара вовсе не собиралась изменять – она же не дура, чтобы рисковать своим положением ради случайного секса со смазливыми кордебалетными мальчиками, не имеющими ни гроша за душой! Ничего, она потерпит. Пять лет, от силы – семь. Вряд ли она продержится дольше: молодые красотки, жаждущие больших денег, так и наступают на пятки. Получит хорошие отступные после развода и заживет в свое удовольствие. Она и не надеялась остаться богатой вдовой: ее «олигарху» было всего-то пятьдесят два, и, если его не уберет какой-нибудь не в меру ретивый конкурент, он сменит еще не одну жену, выбирая с каждым разом все моложе и моложе. Конечно, родив наследника, она вполне могла бы надолго закрепиться в статусе законной жены, но на это Дара и не рассчитывала: после всего, что с ней было, – какие дети?! Откуда ему взяться, ребенку?! Так что Дара честно соблюдала правила игры. А правила были достаточно жесткими: она докладывала мужу о каждом своем шаге и на все спрашивала разрешения. Конечно, он не заходил так далеко, чтобы диктовать ей, что делать, и не вникал в разные женские мелочи вроде походов по магазинам или визитов к парикмахеру, так что определенная свобода у Дары была. Примерно как у собаки на длинном поводке. Но она не жаловалась: главное – у нее есть театр! Слава богу, что она нравится мужу в качестве артистки – а ведь мог бы вообще запереть дома…

Славик-Санни появился в театре четыре месяца назад. Дара сразу обратила внимание на этого юношу с кожей цвета молочного шоколада – энергия так и била из него ключом! Просто любовалась, совершенно ни о чем таком не думая. В один из вечеров она задержалась в театре – муж ждал ее в Лондоне только через два дня, а какая ей разница, где скучать: в пустой квартире или в опустевшем театре? Театр она любила больше. Он и был ее настоящим домом, ее миром, ее вселенной. Медленно пройдя по коридорам, Дара вошла в полутемный зрительный зал, поднялась на сцену, встала посредине, закрыла глаза и запела в полный голос «Georgia on My Mind» Рэя Чарльза:

Дара вся отдалась мелодии, импровизируя на ходу, то взлетая голосом к ангельским высям, то опускаясь вниз, в преисподнюю. Допев, она открыла глаза – прямо перед ней стоял Санни. Дара даже не вздрогнула, не удивилась – словно так и надо было, чтобы она пела, а он слушал. Целую вечность они смотрели друг на друга, потом Санни шагнул к ней, протянул руки, но не прикоснулся, лишь провел ладонями по воздуху около ее лица – Дара увидела, как вспыхнули его глаза, как раздулись ноздри, блеснули зубы… Секунда – и он исчез, а Дара прижала руку к губам: было полное ощущение, что Санни ее поцеловал! На следующий день она нашла у зеркала большую темно-красную розу.

Дара уехала в Лондон к мужу и выбросила из головы этот случай. Так ей казалось. Но через пару дней после возвращения она опять задержалась в театре – давала интервью для телевидения, а потом прилегла ненадолго и нечаянно заснула. В ее апартаментах – назвать эти три комнаты гримеркой было решительно невозможно! – имелось все необходимое: от душа и туалета до холодильника и дивана с креслами, так что там вполне можно было жить, как в гостиничном номере.

Когда Дара во втором часу ночи решила все-таки отправиться домой, в театре уже не было никого, кроме охранников. Она медленно шла к выходу, как вдруг услышала шум воды со стороны мужской душевой – опять, что ли, воду не закрыли, возмутилась она и заглянула туда. Но вода лилась не просто так – в одной из кабинок спиной к ней стоял Санни и мылся, напевая что-то. Дара обомлела. Он наконец выключил воду, повернулся, увидел ее и замер на месте, не подумав прикрыться. Дара таращилась на него, как школьница, – даже покраснела! Потом вдруг спросила:

– Это ты принес мне розу?

– Да.

– Почему?

– Потому что я люблю тебя.

– Правда? – воскликнула Дара, и в этот момент с ней что-то случилось: она, четырнадцатилетняя, снова стояла на школьном дворе – Гоша Крутиков сунул ей большое красное яблоко, и сам покраснел в цвет яблока, буркнув:

– Чё-то я это… Ну… Влюбился, типа, в тебя, Петрова!

И она точно так же, как сейчас, воскликнула в радостном изумлении:

– Правда?

А через полтора месяца Дашеньку Петрову – красавицу, умницу, отличницу и звезду школьной самодеятельности изнасиловали два пьяных отморозка. Она наглоталась таблеток, но не умерла. Так началась ее новая жизнь, в которой уже не было никакого Гоши Крутикова. Больше никто не дарил ей красных яблок и не признавался в любви. Никогда. Наверно, все это было написано у Даши на лице, потому что Санни подошел к ней и прижал к себе, очень нежно и осторожно. Дарья вздохнула и положила голову ему на грудь. Помолчав, она тихо сказала: