Елена Ларина - Талант и поклонники, или История Марианны Коварской, родившейся под знаком Козерога

Мужчина не может не смотреть на женщин, иначе он не мужчина, это нормально — не хотела же я быть замужем за человеком в футляре! Сергей никогда не выглядел бабником, никогда не вел себя как бабник, никогда не говорил как бабник, хотя, конечно, он оценивал женщин, спокойно говорил мне иногда о чьих-то достоинствах. Редко, но говорил.

И у него на первом месте была работа — он работал с утра до ночи, приезжал вымотанный, я понимала, что он занят мужским делом, я радовалась, что он цельный, целеустремленный, что не жалуется и не говорит «пропади все пропадом», что его занятие дает ему стержень, необходимый для жизни — мне так казалось. И мне казалось, что он меня любит и что никого, кроме меня, у него нет. Дура, конечно.

Случайную измену я бы простила. Мне кажется, что простила бы, я почти уверена, что простила бы. Любовницу — даже любовницу я бы простила — я же сама думала, не завести ли мне любовника? Я не знаю, что бы я делала, как бы себя вела, как реагировала — но подсознательно, на уровне подкорки я понимала, что это возможно. Если бы я узнала, что у него связь с какой-то женщиной, я бы переживала, я лезла бы на стену — но я бы вспомнила свои собственные мысли, подумала бы, что сама была не далека от этого.

В конце концов, мало ли что может случиться. Это я поняла еще тогда, в двенадцать лет, на даче, когда слушала разговоры отцовских друзей. Я хотела быть хорошей женой — в обязанности хорошей жены входит понимать. Я очень хотела быть хорошей женой.

Я не знаю, что бы я делала, если бы он сказал мне, что любит другую женщину — наверное, ушла бы. Когда нет детей, когда не надо потом всю жизнь оправдываться — зачем мучить и мучиться? Я думала так всегда. Да нет, вранье, ничего я не думала, это все теория — просто мне в голову не приходило, что Сережа, сдержанный, очень сдержанный в изъявлениях чувств, может кого-то безумно полюбить. Хотя меня же он полюбил. Я всегда считала, что он полюбил меня и женился на мне, потому что любит меня, и живет со мной, потому что со мной ему хорошо. И мне хорошо с ним. И я люблю его.

Если бы он полюбил другую женщину. Если бы он завел любовницу. Если бы у него была случайная пьяная ночь с его сотрудницей, случайный роман в командировке, случайная поездка на такси с кем-то — черт знает, как это бывает на самом деле. Сейчас мне кажется, что все было бы лучше, что я все бы пережила. Потому что то, что я видела, не укладывалось у меня в голове. У меня не укладывалась в голове эта комната, эта съемка, эти женщины, которых было много, которых он снимал, снимал, как он их трахает, как он их имеет, как он…

У меня не было ощущения, что он их любит, вот в чем дело. Если бы я увидела страсть, счастье, нежность — я рыдала бы, каталась бы по полу, разбила бы телевизор, выскочила из дому и бежала куда глаза глядят или выбросилась бы из окна — но не сидела бы тупо, не смотрела бы почти спокойно на все это. Он имел их грубо, скучно, деловито, как будто это была работа, как будто это была случка скота, как животное.

Я смотрела и думала — а у нас с ним тоже так было? Вот так, вот так и вот так… Так же? Если так же, то мне надо пойти и немедленно себя уничтожить, потому что такой скотиной, такой свиньей, таким куском мяса, которое скучно валяет по постели этот человек, я быть не хотела. Мне казалось, что у нас было не так.

Я на несколько секунд представила, что эта камера стоит в нашей спальне, что там такая же лампа, такая же кровать, что я лежу там голая и пытаюсь прикрыться простыней, как прикрывалась одна из женщин — наверное, она видела камеру, камеру никто не прятал — и приходит Сережа, откидывает простыню, берет меня в руки, поворачивает, закидывает ногу… Тут меня чуть не стошнило еще раз, я встала и пошла в спальню, проверять. Конечно, никакой камеры там не было.

Последняя зацепка, которая у меня оставалась — сексуальные фантазии. Мы живем в просвещенный век, нас научили, нам объяснили все, нам сказали, что не надо бояться, что это очень важно — и правда, важно, и правда, не надо бояться, правда… Может быть, ему это было надо, он не мог без этого, он не мог позволить себе быть собой со мной, с которой он прожил — нет, не всю жизнь, не то, он не прожил со мной всю жизнь, это я с ним прожила всю жизнь, это я не могла позволить себе, не важно, не об этом сейчас, не обо мне — и я же смотрела «Горькую луну», в конце концов! Я должна была позаботиться об этом сама, подумать об этом сама. Хотя почему должна? Ничего я никому не должна.

Вариант с сексуальными фантазиями отпал сам собой. Может быть, таковы его сексуальные фантазии. Очень может быть. Но если это и есть то, чего он хочет — то я этого не хочу. И он прав — этого я не могла бы ему дать. Я ничего не хочу, мне не нужно ничего от него и я не могу дать ему ничего. После всего того, что я увидела, мысль о том, что он может дотронуться до меня, была мне отвратительна. Меня передергивало в самом буквальном смысле, стоило подумать об этом. И дело было не в женщинах. На женщин, по большому счету, мне было наплевать. Тем более что они были какие-то — невыразительные. И несчастные. Дело было в Сереже. И это было что-то чудовищное, и слов к этому не находилось. Никаких.

Я перебрала все варианты и поняла, что одного только, только одного не могу понять: зачем он снимал все это? Этого именно я не понимаю и никогда не пойму.

Я не была хорошей женой. Я ничего не знала о своем муже, и меня это устраивало.

Он позвонил в дверь в половине десятого. Часы висели у нас в гостиной на стене, я всегда смотрела на часы, когда он звонил, и сейчас посмотрела — он вернулся даже довольно рано, бывало и позже. Он всегда звонил, хотя у него были ключи — хотел, чтобы я сама ему открывала. Надо было вставать — я сидела на полу уже несколько часов, в темноте, только красная лампочка горела на панели телевизора — у меня затекли ноги, и я не могла сдвинуться с места.

— Ты чего так долго не открывала? Уснула, что ли? Я уже собирался по телефону звонить.

А вот что говорить сейчас, я не знала. Взяла у него портфель, поставила на пол. Он стал снимать куртку.

— Ты спишь, что ли? Чего молчишь? А чего в темноте сидела?

Он прошел на кухню, зажег там свет. Я пошла за ним. Села у стола. Ну не знаю я, что говорят в таких случаях.

— Да что с тобой такое? Заболела?

— Нет.

— Слушай, я голодный страшно — я вообще не обедал сегодня. Давай поедим, ты мне потом расскажешь, что случилось. Давай ставь, что у тебя есть — а я пойду хоть пиджак сниму.

— Я ничего не готовила.

— О господи, все не слава богу. Ну давай — может, из морозилки что-нибудь поджарить быстренько. Или пельмени, или что. Ну, что-нибудь у нас есть? Я правда умираю.

— Сережа, подожди.

— С Ниной Петровной что-нибудь?