Елена Ларина - Талант и поклонники, или История Марианны Коварской, родившейся под знаком Козерога

Нина Петровна это моя мама.

— Нет, все в порядке.

— С моими? А почему на работу не позвонила?!

— Нет. Сережа, сядь, пожалуйста. Я ничего не буду говорить, пока ты дергаешься. И не трогай меня.

— Ладно, сел. Что случилось?

— Я посмотрела твои кассеты.

— Какие кассеты?

— Те, которые были в пакете, за шкафом.

— Так…

Пауза была не слишком длинная.

— Ну, излишне говорить, что тебя никто не просил их трогать.

— Я знаю. Но я их нашла и посмотрела. Ничего уже не поделаешь.

— И что? Ты их посмотрела — положим, я сам виноват, нечего было оставлять — дальше что?

Я не думала о том, что будет дальше. Изначально я хотела задать только один вопрос «почему?» — но сейчас уже и не нужно было этого вопроса. Надо было вставать и куда-то уходить. Тут я вспомнила, что Светка в Германии, и мне стало плохо — потому что к маме я не хотела ехать ни в коем случае. А сидеть с ним на кухне и разговаривать, оставаться вдвоем, ложиться спать, вместе… У меня не было сил двигаться, но на все остальное сил не было тем более.

— Сережа, я сейчас пойду — а потом мы поговорим, если хочешь.

— Куда это ты пойдешь?

— Я разберусь.

— Никуда ты не пойдешь.

Я встала — и, как в каком-нибудь очень плохом фильме, он взял меня с силой за руку, надавил и посадил на место.

— Никуда ты не пойдешь, идти тебе некуда, сейчас десять часов вечера.

— Сережа, пусти меня, пожалуйста.

Наверное, надо было орать, рыдать, бить его по лицу и перестать называть Сережей — но не получалось. Как всегда называла, так и сейчас.

— Не пущу. Не валяй дурака. Я прекрасно знаю, что ты думаешь, что должна сейчас все это сказать, встать и уйти в ночь — гордо. Не надо этих спектаклей — можешь считать, что ты это все уже сделала. Я забыл эти кассеты, ты встала и ушла. Проехали. Каждый сделал все, что мог. Чего ты от меня сейчас хочешь?

— Я хочу уйти. Пусти, пожалуйста. Сережа, руку убери.

— Руку я уберу. А ты никуда не пойдешь. Давай разговаривать как взрослые люди.

Это тоже было из какого-то плохого фильма. Вообще, в такие минуты ты понимаешь, что ты персонаж — персонаж какой-то пьесы, и все слова за тебя написаны.

— Ты живешь в идеалистическом мире. В этом, как его, в кукольном доме! Ты понимаешь, что в жизни бывает много всего, что не вмещается в эту квартиру? Это-то ты хоть понимаешь?!

— Я понимаю. И я не хочу, чтобы ты мне сейчас что-то объяснял. Не надо. Мне сегодня хватит того, что я уже видела.

— И что же ты думаешь, ты видела? Ты ничего не понимаешь вообще, ты не знаешь мужчин и не знаешь жизни, я же знаю, что ни черта ты не понимаешь в мужчинах, в сексе, в…

— Сережа, у меня никого не было, кроме тебя, и все, что я знаю, я от тебя и по тебе знаю.

— Слушай, давай серьезно. Ты живешь за мной как за каменной стеной, я все обеспечиваю, за все плачу, я выполняю все твои желания, я работаю ради этого и я не собираюсь терять все это из-за того, что…

— Из-за чего? Что ты говоришь такое… Ты хочешь сказать, что я у тебя на содержании? Правда, на содержании. Просто я не хочу тебя видеть и жить с тобой не хочу. Какое это имеет отношение к содержанию?

— Самое прямое. Водка у нас есть?

— Нет.

— Тогда коньяк.

Достал из шкафа коньяк, налил себе и мне, выпил как водку, залпом — я пить не стала.

— Что ты сейчас хочешь доказать? Что ты вся в белом, а я в дерьме? Надо, чтоб я повалялся в ногах положенное время, просил прощенья, подарил букет роз, кольцо с брильянтом? Будет тебе букет роз, можешь не сомневаться. А прощения я просить не буду, потому что не за что. Я тебя не обижал, правил не нарушал, и ничего такого не делал, чтобы тебя затронуло — а то, что ты видела, это мое дело и тебя это не касается. Это моя жизнь, о которой ты ничего не знаешь.

— А моя? Это же и моя жизнь. У меня нет никакой другой жизни.

— Ну и сама виновата.

— А вот в этом ты прав.

И хотя я не пила коньяку, от разговора мне все-таки стало легче.

Действие, действие, прежде всего действие. Выпрямиться, оторваться и пойти к двери. На сей раз он поймал меня уже только в прихожей, когда я снимала с вешалки пальто. Зима, чертова зима, шесть месяцев зима, без сапог не убежишь.

— Ты не видела ничего, не знаешь ничего, в тебе все спит! Потому и детей не можешь родить, что спит! Тебе надо вставить по горло, чтоб ты завизжала, чтоб проняло тебя наконец, чтоб ты поняла, что это такое, по-настоящему, а не супружеский секс в теплой постельке! Выпороть бы тебя плетью как следует, чтобы знала, как это бывает и что такое мужчина!

— Сережа, пусти меня!!!

— А, заорала-таки наконец! Ты знаешь, кто тут главный? Ах, не знаешь? Ну что ты кусаешься, что? Все равно же ничего сделать не сможешь. Пошли в спальню, пошли. Отдеру тебя хорошенько, и будешь ты довольна и счастлива, и будешь примерной покорной женой, как и полагается, и не будешь задавать дурацких вопросов. И еще спасибо скажу, что завела меня — будет тебе подарочек, и не с одним брильянтом. В спальню не хочешь, на полу хочешь? На полу еще лучше, чтоб ты знала. И джинсы, джинсы еще никого не спасали, поняла?

Я выскочила в последний момент — вывернулась из-под него, бросилась к двери и стала открывать. Он поднялся, спокойно сделал четыре шага, очень спокойно и коротко ударил меня по лицу, два раза, тыльной стороной ладони, по обеим щекам. Я остановилась.

— Правильно. Стой где стоишь. Здесь не надо, туда поедем — там хорошо, там тебе понравится, без кастрюль и сковородок. Стой, стой, все равно не уйдешь.

Надел ботинки, куртку, проверил, лежит ли бумажник в кармане, взял шапку.

— Одевайся. Не хочешь — как хочешь, поедешь голая. Вот тебе твое пальто, держи — а сапоги не понадобятся, на руках понесу. Ну?

Сгреб в охапку, и действительно поднял, и уже перекинул через плечо, как мешок — но я обмякла и вывалилась, просто свалилась на пол, даже не специально, без усилии. Ударилась спиной о край тумбочки и осталась лежать, сжимая в руках пальто. Он постоял, посмотрел на меня еще какое-то время, потом подобрал свой портфель, положил в карман ключи, сказал «дура» и вышел.

Спала я на диване в гостиной — в спальню не пошла, осталась там, где просидела весь день — на то, что там был видик, телевизор, кассеты, мне было уже наплевать. То, что произошло, перекрыло все прежние впечатления. Бог с ними, с этими кассетами, я про них и не вспомнила. Выпила весь коньяк, который был в доме, из разных бутылок, выкурила сигарету из пачки, которую держали для гостей, даже радио включила, где кто-то кому-то рассказывал про тонкости семейных отношений — и выключила.

Проснулась рано — и поняла, что меня трясет и что у меня самое настоящее похмелье. Это было хорошо — когда не знаешь, что Делать со своим телом, ни о чем больше думать не можешь. Меня мутило, я несколько раз, шатаясь, прошла из комнаты в кухню, кухни в комнату, поставила чайник, налила себе чаю, немедленно вытошнила его и пошла набирать ванну.