Анастасия Савицкая - Неприкосновенное сердце

Когда мы пришли на кухню, все подруги сидели за столом, попивая утренний кофе.

— У нас консилиум? — спросила я, смотря на Эбби. — И черт, где Оливия?

— Наша девочка на танцах, — ответила Ева. — И ты тоже сядь и выпей кофе.

— Завтра утром мы вылетаем в Италию, — сказала Стейси. — Лучшего времени мы не найдем, и Италия нужна всем.

— Я безработная теперь, — прозвучал голос Эмили слишком тихо. — Нужно открыть свой ресторан.

— Ты не хочешь с ним поговорить? — налила мне чашку кофе Долорес. — Вы обе?

— Я хочу, — ответила Эмили. — Я очень хочу, но прямо сейчас не могу.

Я вспомнила, как Адам улыбался мне, и не отрывая от меня взгляд, снимал одежду. Страсть, которая пылала в его глазах, и физический голод зарождал во мне желание обладать им. Я вспомнила, как последний раз прошлась оценивающим взглядом по его телу, мышцам, мускулистым рукам и широкой груди. Я старалась не пропускать этот ритуал, и сама начинала снимать с себя одежду, лишь когда представление заканчивалось. Адам был слишком высоким, но я никогда не чувствовала в нем угрозы.

— Донна, что-то случилось? — вырвала меня из воспоминаний Ева. — Ты выглядишь так, словно хочешь что-то сказать.

Все смотрели на меня, ожидая ответа. И когда я взглянула на Эмили, она лишь качнула головой, давая понять, что рядом в любом случае.

Редьярд Киплинг сказал: «Создавай проблемы для себя, если это в твоем характере, но не надо их создавать для окружающих».

— Мне следовало рассказать это гораздо раньше, — замолчала я на мгновение. — И когда сделаю это, вероятней всего, потом пожалею. Но даже если вы разочаруетесь во мне, вся наша дружба — это прекрасно и поистине необходимо. Я была той, кто хранил верность лишь двум людям. Не раздумывая, я бы ударила, когда это было нужно, и я натворила делов, — засмеялась грустно. — Боже, как я жалею, что разрешила ему прикоснуться к моему сердцу.

После моего рассказа несколько минут никто не сказал ни слова, но затем Эбби молча взяла телефон и забронировала семь билетов. Эмили позвонила Максу и сказала, чтобы он привез ей чемодан с некоторыми вещами. После, снова закрылась в комнате, давая всем понять, что хочет побыть одна. Я слышала музыку, доносящуюся с ее комнаты, и когда все отправились по домам собирать вещи, я села на диван, понимая, что, возможно, из-за моей лжи я сломала ей жизнь. Конечно, Эмили никогда не признается в этом, она никогда не оставит меня, и за это я ненавидела себя еще сильнее. Эмили и Брайан не смогут жить друг без друга, и я поняла это в день, когда впервые увидела их вместе. Я помню, как привыкала к этому и словно отпускала часть себя, когда она вышла замуж за Брайана. Они порой как дети. Ему было важно, чтобы она поела, и Брайан боялся ее слез. Когда она погружалась в собственные мысли, он всегда хотел знать, о чем именно она думала. Он хотел все время к ней прикасаться и просто быть рядом. Такое чувство, что каждую ее улыбку он запечатлел в своей памяти и никак не мог насытиться ее запахом. И сколько бы ни было пройдено и прожито, они всегда будут неделимые, и я поняла, что чувствую то же самое к Адаму. Больше всего на свете сейчас я бы хотела уткнуться в его шею. Обнять его талию и снова почувствовать запах дома и безопасности. Этот запах был лишь у Адама. Лишь он был моим домом и моим желанием быть лучше.

— Рим, — вздохнула Долорес, когда мы покинули самолет. — У нас первая остановка в Италии.

Рим — как фреска. Он такой старый, но такой неподдельно величественный. Петр Чаадаев сказал: «Рим — это связь между древним и новым миром, так как безусловно необходимо, чтобы на земле существовала такая точка, куда каждый человек мог бы иногда обращаться с целью конкретно, физиологически, соприкоснуться со всеми воспоминаниями человеческого рода, с чем-нибудь ощутительным, осязательным, в чем видимо воплощена вся идея веков, — и что эта точка — именно Рим. Тогда эта пророческая руина поведает вам все судьбы мира, и это будет для вас целая философия истории, целое мировоззрение, больше того — живое откровение».

Мы заказали машину, и когда за нами приехал Mercedes-Benz C-Klasse, мы сели в машину и направились поселяться в гостиницу, открыв по пути шампанское. Оливия смеялась, попивая безалкогольный мохито, и я, улыбнувшись, поцеловала ее ручку, прижимая к себе.

— Это твои дни, милая, — сказала я. — Ты получишь все, что захочешь.

— Я люблю тебя, Донна.

— И я люблю тебя, — сжала я ее в объятьях, чувствуя первые слезы счастья за последние два дня. — Я тоже очень тебя люблю, моя девочка.

Машина остановилась возле одной из самых шикарных гостиниц Рима — Rome Cavalieri. Фасад самого здания выглядел достаточно скромно, и по внешнему виду я бы никогда не подумала, что это самый известный отель города, но войдя внутрь, забрала свои слова назад. Все выглядело богато, шикарно и даже чуть помпезно. Лобби гостиницы украшали картины — оригиналы Энди Уорхола, Никколо Бамбини и Джованни Тьеполо.

— Коллекция произведений искусства достойна чертового музея, — сказала тихо Ева. — Черт возьми, я останусь тут жить.

Французская антикварная мебель восемнадцатого и девятнадцатого веков, скульптуры, гобелены шестнадцатого века и коллекция старинных часов.

— Пошли, — усмехнулась Эмили, направляясь в лифт после того, как мы оплатили номер. — Пора снять туфли.

Наш номер находился на седьмом императорском этаже. Висели картины Наполеона, а возле окна находился стол бюро времен Бонапарта. В номере было три комнаты, и вся мебель была настоящим антиквариатом. Терраса с видом на город и купол Собора Святого Петра. Ванная комната отделана итальянским мрамором, и огромное зеркало во всю стену.

— Это не наше, — сказала я, покидая ванную. — Но тут красиво.

— Нет, детка, — усмехалась Стейси. — Это именно наше.

Тут было изумительно, и я вспомнила, как однажды ссорилась с Адамом и ушла из спальни, чтобы не наговорить лишнего. И когда села на диван в гостиной, Адам пришел за мной, поднял на руки и отнес обратно на кровать в спальню. Я сидела и смотрела, как он работает за ноутбуком и дает мне время позлиться, сказав за минут сорок лишь единственную фразу: «Ты можешь злиться на меня, но я хочу видеть твое лицо в это время».

— Ди, — вырвала меня из раздумий Эмили. — Открывай бутылку Шардоне и перестань думать.

Позже вечером, мы направились к речке Тибер, и Оливия бросила несколько центов после слов Эбби: «Бросай, детка. Ты должна сюда еще вернутся».

— Роберт Де Ниро сказал: «Италия давно уже изменилась. Но Рим — это Рим», — смеялась Стейси. — Боже, я так давно не была просто счастлива.

— Не привыкай, — смотрела я на свою дочь, которая бежала впереди, когда ее кудри развивались на ветру. — Мы не сможем остаться тут навсегда.