Ракета - Жизнь на двоих

Впрочем, Макарыч заслуживал самого нежного к себе отношения безотносительно моего восторженного состояния. Был безупречно вежлив и предупредителен. Двери передо мной открывались и закрывались, к сумке с вещами мне не дали прикоснуться, донесли сначала от камеры хранения до машины, а затем — от машины до двери твоей квартиры. Не знаю, что ты ему сказала, но обращались со мной, как с английской королевой.

С замками мне пришлось повозиться — я, разумеется, не запомнила, какой ключ от какого замка, не до того было! Но терпение, труд и метод проб и ошибок — и вот я у тебя в гостях.

Бросаю сумку у двери, разуваюсь. Несмотря на все потрясения сегодняшнего дня, сейчас меня поглощает одно-единственное чувство — любопытство. Мне жуть как интересно посмотреть на твой дом. Как ты живешь.

Никакой прихожей. Сразу — огромная жилая зона с кухонным пятачком, отделенным от гостиной барной стойкой. Светлое ковровое покрытие, белые стены. Огромная плазма на полстены, монстроидальный угловой кожаный диван. Минималистично. И почти стерильно. Лишь барная стойка хранит следы поспешного завтрака — недопитый кофе, пепельница и надкусанная плитка шоколада. Офигительно питательно.

Иду дальше. Заглядываю по дороге в ванную. Ничего особенного, кроме отсутствия ванны как таковой и наличия душевой кабины, имеющий такой совершенно космический вид, что взлети она — я бы не удивилась.

Коридор заканчивается двумя дверями друг напротив друга.

Правая. О, да здесь не просто беспорядок… Здесь — бардак! Чувствуется, это то место, где ты проводишь больше всего времени. И здесь тоже обнаруживается и чашка с недопитым кофе, и пепельница, и плитка шоколада. А еще — компьютер, куча бумаг, журналов, диски и прочее наверняка нужное тебе барахло.

Закрываю дверь. Значит налево — спальня. Так оно и есть.

Все тот же минимализм. Огромная — вчетвером можно спать — кровать. Остальное место — гардеробная. У тебя столько одежды? А еще тумбочка, прикроватная. Одна. И наполовину открыт ящик. За такие поступки надо топить в пруду, чтоб другим неповадно было, но удержаться не могу. Открываю ящик полностью, заглядываю.

От того, что вижу, оседаю на кровать. Ослабевшими руками достаю рамку со своей фотографией. Глаза начинает предательски пощипывать. Рамка качается в моих дрожащих пальцах, свет падает под другим углом и … На гладком стекле отчетливо виден след от губ. Напротив моих.

Дыхание сбивается. Даря… Что же мы с собой сделали, а?.. Как мы так умудрились? И неужели все-таки получили второй шанс? Аккуратно убираю фотографию на место, закрываю плотно тумбочку. Больше она тебе не понадобиться, Дарь. Захочешь поцеловать — только скажи.

Возвращаюсь в гостиную. Мне надо покурить. И заодно — чем-то занять руки. Закуриваю. И решаю проинспектировать холодильник. Нда… Бедновата экспозиция. В наличии есть лимон, пара бутылок минералки, тарелка с нарезанным сыром. Куча каких-то упаковок с лекарствами. Все.

Следующим подвергается инспекции собственный кошелек. Так, не густо, но все равно. Я хочу есть. Это раз. Тебя надо кормить. Это два. Я отправляюсь на поиски магазина. Это три.

Сидишь прямо на полу лестничной площадки, перед входной дверью. На звук открывшихся дверей лифта вскидываешь на меня совершенно безумные глаза. У меня чуть пакет из рук не выскальзывает.

— Даря?! Что случилось? Почему на полу сидишь?

— У меня… — шепчешь чуть слышно, и улыбка… совершенно на бок. И уголок рта дергается, — даже телефона твоего нет…Я пришла — а тебя нет… Макарычу звоню, он говорит — привез, до дверей доставил. А я звоню, стучу… А тебя — нет…

— Так! — дергаю тебя за руку наверх. — Вставай, истеричка! Дома еду надо держать! Тогда гости разбегаться не будут. По ма-га-зи-нам! — демонстрирую фирменный пакет супермаркета, из которого кокетливо выглядывает горлышко литровой бутылки Martini Rosso. — Дверь открывай! — отдаю тебе ключи, надо ж тебя чем-то занять.

Паркую тебя в угол дивана. Хрен с ней, с едой, нам выпить надо… Ты с дивана молча наблюдаешь, как я смешиваю мартини с тоником. Мартини побольше, тоника поменьше.

— Ну что, Дарин, за встречу?

Чокаемся, послушно отпиваешь.

— Как там американцы с японцами?

Молчишь. Блин, Даря, ты мне не нравишься! Что такое? Нервы? Да, я понимаю, но…

— Поцелуй меня… — хрипло. И в глаза — не отрываясь. — Лерочка, пожалуйста, поцелуй меня…

Последнее осознанное действие — забираю твой бокал и ставлю оба на кофейный столик.

— Я сегодня пальцами, можно?

— Ты дурочка, знаешь?

— В глаза хочу тебе смотреть. Не закрывай… Пожалуйста, Лерочка, не закрывай глаза. Смотри на меня. Мне это важно…

— Я знаю… — всхлип-стон. — Я попробую.

Тихие звуки. Стоны, всхлипы, вдохи рывками. Поцелуй в шею. Серые глаза медленно закрываются.

— Лерочка, смотри на меня. Пожалуйста. Мне это нужно…

— Я стараюсь, — прерывистый шепот. — Быстрее, прошу тебя…

Быстрее, резче, сладостнее… Ресницы снова опускаются на серые затуманенные глаза.

Хриплый вскрик, дугой на простынях, ногти в ладони…

— Ты все-таки закрыла глаза, — шепчешь мне в губы.

Я их и открыть не могу. Не сейчас. А ты не отстаешь. Через пару секунд:

— Лерик, солнышко мое сероглазое, посмотри на меня. Я же просила тебя… Не закрывай глаза…

— А вот я посмотрю… — отвечаю нежно, но глаза все-таки открываю. Убираю от твоего лица русую прядь волос, — как ты будешь кончать с открытыми глазами.

— Не-е-е-ет…

— Нет?

— Не надо, Лерочка, пожалуйста…

— «Нет» и «не надо» ты должна была сказать той скотине, которая тебе поставила засос на шее! Кто он, кстати?

— Какая разница…

— Никакой. Кроме того, что можешь про него забыть. Или … это она?

— Он. И я уже забыла.

— Ты моя. Только моя! Тебе ясно?

— Да-а-а-а-а…

— Вот и хорошо. Вот и умница. Перестань сжимать коленки…

— Не надо…

— Только два слова от тебя хочу слышать, Даря: «Да» и «Пожалуйста». Ясно?

— Да….

— И?..

— Пожалуйста…

— Сейчас, моя маленькая…, - губами прихватываю нежную кожу чуть ниже пупка, — сейчас…

Ракета 06.10.2011 10:15

Буду любить я тебя вечно.

Я говорю это, хоть ты и не слышишь.

Вечною будет любовь и бесконечной.

Новую жизнь нам любовь снова напишет.

/Лера/

Последняя, заключительная часть моего рассказа началась поздним субботним утром. В апреле, спустя пять лет после последних описанных мною событий.

Что им предшествовало? Много чего.

Например, ТА неделя. Которую я до сих пор вспоминаю со смесью ужаса и нежности. Та неделя, на которую мне надо было уехать обратно. Чтобы по-человечески предупредить родителей о том, что переезжаю жить в другой город, чтобы уволиться, забрать вещи, получить развод, в конце концов. Сначала я едва уговорила тебя позволить мне это сделать самой — ты хотела бросить все, включая свою высокооплачиваемую и архиважную работу, и самолично отвезти меня в мой родной город, дождаться, пока я решу все свои вопросы, и самолично же увезти обратно. Убедить тебя, что я давно большая девочка, и в состоянии сама справиться, и что я через неделю вернусь — никуда не денусь, было очень сложно, но у меня получилось. А потом началось. Звонки по пять раз в день. Слезы. «Лера, можно, я приеду?». «Лерочка, ты точно вернешься?» «Лерик, а если он передумает с тобой разводиться?». К концу третьего дня у меня, профессионального филолога, кончились слова. Остались только нецензурные, а из цензурных — «истеричка» и «параноик». Я уговаривала, утешала, увещевала, орала, ругалась. Ты выпила мне всю кровь, а ту, что не выпила — свернула, как кислое молоко. Я называла тебя пиявкой, грозилась по приезду отодрать ремнем по заднице и чем-нибудь тяжелым — по голове. При этом все внутри сжималось от понимания, даже не понимания — знания, абсолютного знания того, КАК ты меня любишь. И как ты страдала без меня. «Терпи, милая, терпи» — уговаривала я тебя, думая про себя — черт с ней, с твоей работой, надо было разрешить тебе ехать со мной. К концу той недели я напугалась по-настоящему — последний вечерний звонок, ты говоришь со мной неестественно спокойным голосом, реакции как будто слегка заторможены. На мои осторожные вопросы отвечаешь, что выпила таблетку. Теперь трястись и истерить хочется мне. Методом наводящих вопросов выясняю — речь идет о реланиуме. И что в холодильнике у тебя — масса всего интересного: и седуксен, и сертралин, и амитриптилин. «Терпи, Лера, терпи» — говорю себе я. Приедешь — разберешься.