Ксения Иллюзия - Пожалей меня, Голубоглазка

— А ты наглый.

— Знаю, — оперся о косяк, скрестив на груди руки, и улыбнулся. Нет, не стала бы она звонить в полицию, врала всё.

— Прекрати улыбаться, это не комплимент.

— Знаю.

— Зачем приехал?

— За едой. Вот, — указал глазами на пакет, — хочу раскрутить тебя на пельмени. В точности следую твоему совету.

— Я не хочу есть.

— Не ешь. Но слепить-то их можешь?

— Слепить могу, но не буду.

— Тогда научи меня, я буду.

— Не мог готовых купить?

— Не доверяю я готовым, хрен знает, что туда кладут.

— Мясо.

— Чьё?

Ая закатила глаза.

— Ты поэтому берёшь нового шеф-повара? Старому доверять перестал?

— Нет. Новый готовит лучше.

— А-а…

— Не съезжай с темы.

— Значит, пельмени? — Ая строго на него посмотрела, сдёрнув с плеча полотенце. — Только пельмени?

— Со сметаной и сливочным маслом.

— Еда и ничего больше?

— Слово скаута, — он показал два пальца. — Но если ты ещё раз спросишь, расценю, как намек.

— Закрой дверь и иди мыть руки.

*****

Ая месила тесто, а он никак не мог отвести взгляда от её рук. От сильных, точных, быстрых и красивых движений. Смотрел, и в памяти короткими огнями вспыхивали воспоминания.

*****

— Научи меня пить. Как ты, одним глотком. Научи.

— Отстань, маленькая ещё.

— Научи, мне уже можно. Ты же знаешь, что можно!

— Мне некогда.

— У тебя никогда нет времени, а я, между прочим, блинов нажарила.

— Так вот чем так вкусно пахнет…

Она тогда замахнулась на него, лукаво улыбнувшись, а он глянул ей в глаза и потерялся. В них плескались голубые волны предвкушения, бились о его решение не трогать их обладательницу, смывая твердость правил и грозя унести с собой, в открытое море, синюю даль. И оставить там навсегда. Он в который раз почувствовал себя беспомощным кроликом, не в силах которого было бороться.

— Ладно, — сдался. — Покажу тебе, но только раз, поняла?

— Ладно.

Улыбка на её лице сразу же расцвела, а в глазах появились солнечные блики. Чумовые глазищи, самые потрясающие в мире. Он тогда практически убежал из квартиры, ища спасение на улице и в винно-водочном отделе ближайшего магазина. Дурень.

— Чем ты занимаешься? — она читала книгу или делала вид, что читала.

— Разным. В основном, покупаю дешевле, продаю подороже.

— А что именно?

— Не твоё дело.

— Моё. Мы же вместе.

— Мы — случайность, и у всего есть срок давности.

— Разве может быть давность у настоящего?

— Глупая ты ещё, не понимаешь.

Он тогда подумал, что Ая спрашивает про время. Глупой была не она.

*****

Сейчас Костя смотрел на её руки с чётким осознанием своей самой большой ошибки. Огромной пропасти, над которой он болтался без страховки несколько лет. Болтался в бесполезных попытках зацепиться, ухватиться за край, почувствовать под собой твердую землю. Оказаться в безопасности.

Он уронил голову на стол, прижавшись щекой к холодной столешнице, и заглянул Ае в лицо. Раньше её глаза не могли скрыть ни единой мысли. Она ещё не сказала ни слова, а он уже знал, какими они будут, эти слова. Раньше её глаза напоминали чистые, прозрачные озёра, а теперь… словно два омута были, скрывая за тёмной синевой всё, о чем она думала, что чувствовала. Каждую мысль хранила в тайне, каждое желание. Разве что иногда, в самой глубине, показывался огонек, намекая о своей возможной силе. Будто на дне морском Нептун костёр разжигал, раскаляя трезубец, чтобы, всплыв на поверхность, поразить им Костю. Три точки: голова, сердце, пах. Три, обжигающих до смерти, проникания в тело. Хватило бы и одного, если честно. Хватило бы и одного.

Не выдержал — положил ладонь на тонкое запястье, останавливая процесс.

— Почему ты уехала?

Взгляд опустил, смотрел на свою руку, крепко держащую её. На этом вопросе её рука дёрнулась.

— Отпусти, теряем время.

— Не страшно.

— Тебе — возможно, а тесту надо ещё постоять минут тридцать.

— Постоит, никуда не денется.

— Я хотела сегодня пораньше лечь спать, твои пельмени в мой план не входили.

— А я? Я входил?

При этом вопросе его всего окатило горячей волной, и в брюках сразу же стало тесно. Костя поднялся со стула, не выпуская её руки, потянул за неё, разворачивая Аю лицом к себе.

— Отпусти.

Она смотрела спокойно, устало даже. На голову повязала платок перед готовкой, став удивительно родной. До боли знакомой.

— Нет. Так почему?

— Захотела и уехала, что в этом такого?

— Ты знала, что я здесь?

Она уставилась на него, как на придурка, которым он себя и почувствовал, спросив это.

— Ну ты и…

— Значит, не знала, — попытался обнять, но она в миг разозлилась.

— Да отвали ты! — вырвала руку и толкнула его в грудь, оставляя мучные отпечатки на темной рубашке. — Почему… знала-не знала… какая разница? Ты просил пельменей — будут тебе пельмени! Не душевный разговор, не прием психоаналитика, не слёзные воспоминания, а именно пельмени! Пель-ме-ни!

От толчка Костя сделал шаг назад, но тут же снова приблизился и закрыл её рот своим, поэтому последнее слово прозвучало сдавленно и глухо, остановившись где-то у Кости в горле. Боже, какая она всё-таки… крышу сносит от одного запаха, что уж о вкусе говорить…

Он целовал её жадно. Сорвал платок, обхватил руками голову и пил. Святой источник, Иисусе…

Ая пыталась отстраниться, пыталась сопротивляться, но он застал её врасплох, и никак не удавалось сосредоточиться, найти достаточно сил. А потом захлестнуло желание. Дикое, неудержимое желание почувствовать опять этого мужчину в себе, быть оттр*ханной по полной, разложенной на части, на частицы. Она хотела не нежности, не липкой романтики и долгой слащавой прелюдии, она хотела жесткого спарринга, ненасытного обладания, немного грязного, но такого настоящего секса.

Его язык хозяйничал у неё во рту, и Ая прикусила наглеца. Костя отстранился и мутным взглядом задал вопрос.

— Не шали.

— И не думал.

Губы обжигали губы, слова растворялись в совместном дыхании, тоже горячем.

— Ты что, против?

— Я же девочка.

— Ты леденец.

— Девочка.

— Ты леденец какая девочка.

— То-то же.

И, наконец, поцелуй. Страсть, потребность, искушение — дремучий коктейль чувств чуть не убил его. Единственное, что стало важным — она. Быть внутри неё. Кончить в неё. В ней. Его.

Толкнул на стол, сметая тесто в сторону, на пол. Разорвал комбинезон, дернув за расстегнутый ворот. Пуговицы побежали по кафелю, стуком своим прощаясь с одеждой, как и Ая.

— Могла бы и одеться поинтересней, — прошептал Костя, поедая её трусики горящими глазами.

— Комбинезон — очень интересная вещь.

— Меня интересует не он, — подцепил пальцем хлопок и стянул по длинным ногам, — а она. — два пальца оказались в горячей тесноте.