Ксения Иллюзия - Пожалей меня, Голубоглазка

Она вздрогнула всем телом. Отшатнулась на стуле в ужасе, оторвав передние ножки от пола и грозя упасть.

— Нет, — прошептала, бледнея ещё больше, хотя куда уж больше-то…

— Почему?

— Я сделала ошибку. Много ошибок. Согласилась заменить Людку, пошла на новую встречу с тобой, не сбежала, подписала дурацкий договор… прости меня, я не должна была всё это начинать.

— Замолчи! — он поднялся, уперев руки в стол. — Не говори так! Начала не ты, а мои друзья. Я тоже начал. Это просто судьба. Быть вместе нам — судьба, понимаешь?

— Судьба? — она хрипло засмеялась и тоже поднялась. — Нет, Константин Романович, не она это. Не быть нам вместе. Не после всего, что произошло.

— Да что произошло, в конце концов? Что?! — заорал, отпустив контроль.

— Ты бросил меня! Когда я так в тебе нуждалась! — она закричала, как и он, с отчаянием, отпуская себя в свободное плавание, в открытый бушующий океан на хлипкой лодочке, без вёсел. — Когда я не могла вернуться домой! Ты оставил меня без денег, без обещаний и на расправу дружкам! Мне пришлось всё продать, чтобы они насытились, себя продать, но им всё было мало! Я в больнице провалялась не один месяц! У меня… ты не оставил мне даже надежды… мне пришлось собирать себя заново, искать себя… я не могу быть с человеком, который предал. Предав раз, он сделает это снова, нужны лишь подходящие обстоятельства… Я прошла долгий путь реабилитации, освоила искусство самозащиты, достала липовые документы, решила начать новую жизнь, стать сильной, независимой, забыть тот кошмар, но ты снова вмешался, как тогда, у подъезда… когда тебя не ждали… я не могу, просто не могу.

Ая отвернулась и пошла к двери. Плакала. Он видел, но не мог сделать ни шага, прибитый её словами. Словно цемента выпил, потяжелев сразу, ноги онемели, не чувствовали ничего. А грудь щемило. Шумело в голове эхо её признаний. И во рту — вкус железа: противный, отравляющий. Её глаза… полные муки, они рвали его на куски.

— Милая… вернись. Давай обсудим… какие долги… какие друзья… я приезжал к тебе…

Он до сих пор не понимал, оглушенный сказанным, а она открыла дверь и покачала головой, не поворачиваясь.

— Жестоко. Поздно. Не смогу. Не хочу… всё снова… не справлюсь. Прощай.

И ушла, очень тихо закрыв за собой дверь.

Ему понадобилось много времени, чтобы «въехать», принять информацию, сделать соответствующие выводы, вспомнить своих прежних «друзей», зафиксировать все на бумаге и принять решение. Целых сорок восемь часов.

Он, конечно, мог бы побежать вслед за Голубоглазкой, вернуть её в тот же вечер или остаться у неё, но не стал, не смог. Всё, что он смог — попросить Соплю оторваться от семьи и съездить, проверить свет в окнах. Он должен был дать ей время успокоиться, а самому окунуться в то дерьмо, что следовало из прошлого, попробовать проглотить и переварить.

С последним была большая проблема.

После ухода Аи он словно прожил несколько жизней.

А ещё через два дня усиленных размышлений и звонков, поисков старых контактов, Костя составил план. Он включал в себя обязательный отъезд из города, поэтому было необходимо обезопасить тыл. И сделать самый важный звонок.

По его просьбе деликатно узнать о состоянии Аи отправили Василису. Андреевна сразу сказала мужу после вечера у Сопли, что Ая не так проста, как кажется, хоть и подкупает человеческими качествами. Кот на это посоветовал шринку вспомнить себя, но информацию Косте передал. И Костя решил попросить именно шринка, т. к. дело оказалось серьёзней, чем он думал, а положение Аи в связи с беременностью — более нестабильным и уязвимым.

Василиса приехала к ней, чтобы прикупить нашумевших булочек, и что происходило в дальнейшем, Косте было не ведомо, но Андреевна отзвонилась сразу и первая фраза была: «Не разберёшься ты — разберутся с тобой». Прав был Котов, помощник из Василисы — никакой.

Правда, зелёный свет на разговор был шринком дан, и Костя, подойдя вечером к окну и задумчиво посмотрев на звезды, набрал номер.

— Алло, — голос Аи звучал устало, но не настолько, чтоб бить тревогу, хотя сердце пропустило удар, и невыносимая тоска вместе с воздухом наполнила лёгкие.

— Я могу приехать, но даю возможность тебе не видеть меня. Понимаю, что этот разговор тебе не приятен, возможно, даже очень, но прошу выслушать меня до конца. Очень прошу.

Ая села. Увидев, кто звонит, не могла оставаться спокойной, начала ходить по комнате туда-сюда, долго не брала трубку, а потом ответила и, услышав его голос, села. Шлепнулась на подвернувшийся стул. Ноги разом перестали держать.

Она тоже думала. Вспоминала. Выдав Косте в тот вечер тайну, выплеснув глубоко, казалось бы, похороненное, не могла не вспоминать и не думать. У неё никак не хотело выходить из головы выражение его лица и «я приезжал». Когда? Куда? И возможно ли было, чтобы отчим упустил возможность уколоть её этим?

— Хорошо, — согласилась, и на том конце провода раздался облегченный выдох.

— Буду говорить и спрашивать по делу. Пожалуйста, отвечай. Знаю, что проеду танком, проведу сквозь тело раскалённый прут, но отвечай. Это так… я с тобой, милая. Что бы ни случилось.

— Уже поздно и хочется спать.

Костя поднял голову, чуть оторвав от уха телефон, закрыл глаза и будто в воду прыгнул:

— Почему ты не могла вернуться домой?

— Отчим.

— Я знал, что между вами царило непонимание, но ведь он и твоя мать — семья, единственно близкие люди.

— Нет. Никогда он не был близким.

Костя хотел было рассказать, как тот переживал за дочь: регулярно звонил, посылал людей, деньги, но не стал. Его рассказ не являлся поводом для ссоры и мог подождать.

— Что именно было не так? Я спрашиваю не ради праздного любопытства, я должен все понять.

— Зачем?

Хороший вопрос.

— Должен. Должен! Я… иначе мне… мне по-другому — никак. Если ты не захочешь помочь, я все равно докопаюсь до правды, но тогда инвалидов станет больше и времени вагон уйдет, а я не хочу отрывать от нас ни одной лишней секунды!

— Он позволял себе действия, не приемлемые для близкого родственника, тем более для отца, каковым все его считали. Каковым он сам себя считал.

— Опиши эти действия, — попросил, запнувшись и чувствуя, как жаром опалило грудь. Покраснел весь, даже уши загорелись.

— Я видела, что он меня хочет, как женщину, владеть безраздельно. Я пела раньше у друга… вернее там, где Славка работал.

— Помню.

— Ну а отчим специально устраивал показ меня своим знакомым: влиятельным толстосумам, тем, в ком был заинтересован. Хотел, чтобы я стала его особым приобретением. Как, например, в коллекции бабочек или марок, или машин, есть одна среди многих — самая ценная, любимая, отличающаяся ото всех. У отчима — я, да ещё и живая. Ты же знал, что тогда, зимой, я ушла из дома именно из-за него.