Наталья Ермаковец - Отражение в глазах

Дальше был огромный пустырь, на котором мальчишки из окрестных домов гоняли мяч. Однажды кто-то приволок парковые скамейки, и по вечерам туда стали стекаться компании, чтобы погорланить песни под гитару и аккомпанемент звякающих стаканов. Теперь на месте пустыря возвышались высотки, а сегодняшние подростки наверняка нашли новое место для сборищ.

А вот чуть поодаль школа, где она работала, а Княжев учился. Удивительно, прошло столько лет, а трехэтажное здание все такого же легкомысленного розового цвета. Как и ее несбывшиеся мечты. Кусты у забора густо разрослись, отчего на ум пришли мысли о джунглях, перевитых древесными лианами в обильной снежной посыпке.

— Это же она, наша школа! — сердце Тани непроизвольно дрогнуло.

Неприметные окна на втором этаже прямо над козырьком входа. Три окна. По одному на каждый год работы. Свидетели и участники ее объяснений, воодушевления, иногда терзаний, слез и окончательного поражения. От их укоризненного молчания не скроешься даже за стеклом машины. Однажды они записали ее в дезертиры и решительно придерживаются выбранной позиции. Оправдания ничего не изменят, да и стоит ли искать их?

Прикушенная подушечка большого пальца заныла, и Таня опомнилась. Мысли о школе вильнули в сторону сидящего рядом Егора. Интересно, сколько лет прошло после его выпуска?..

— Егор, а ты встречаешься с одноклассниками? Какие они стали?

Уголки губ Княжева чуть сдвинулись вниз, то ли недоуменно, то ли скептически, и он отрицательно покачал головой.

— На вечера встреч я ходил только первые пять лет. А потом стало непонятно: зачем ждать определенного дня в году, если хочешь кого-то увидеть? Проще сразу позвонить и встретиться. А подобные сборища будто специально созданы, чтобы подчеркивать различия. Кто-то стонет, что жизнь — дерьмо, но при этом упорно валяется на диване. Да еще вывернет все так, что пашущие день и ночь — просто везунчики, загребающие незаслуженные деньги. Надоело окунаться в помойную яму. Так что теперь я сам выбираю, с кем видеться и когда.

По тротуару пронеслась лохматая дворняга с розовым куском мяса в пасти, и Таня вспомнила, что в длинном приземистом строении вдоль дороги размещался продуктовый рынок. Судя по унесенной добыче и многочисленным автомобилям на парковке, он и сейчас работал. Траектория бегства неожиданно изменилась: собака перемахнула высокий сугроб и резво выскочила на дорогу. Егору пришлось сильно затормозить, чтобы пропустить разбойницу, а потом он указал на девятиэтажку за рынком.

— Кстати, в этом доме мы жили. На втором этаже.

— Так ты поэтому ходил в пятую школу? По месту прописки? А почему не в какую-нибудь продвинутую гимназию?

Таня проводила глазами серый дом с нелепыми голубыми полосами и рассыпанными, будто бородавки, телевизионными антеннами.

— Ты забыла, какое тогда было время? — Княжев смешно почесал нос и совсем по-детски шмыгнул. — Страна после развала. Частные школы только-только появляются, и большой вопрос, кто там работает: знающие специалисты или ловкачи с красивой «корочкой». Отец решил, что новая мода в образовании похожа на кота в мешке: неизвестно, что получишь, даже за большие деньги. Вот и ходил я к проверенным учителям в ближайшую школу.

— Ну а потом, в старших классах, почему не пошел в специализированную школу? С экономическим уклоном, например. Насколько я припоминаю, они с самого начала были неплохие.

Если бы Егор был актером, его многозначительной паузе рукоплескал бы весь зал. Но Таня лишь повернулась в пол-оборота и поправила врезавшийся в грудь ремень безопасности.

— Из-за тебя. Я же был по уши влюблен и категорически отказался уходить из школы. Так что разные бизнес-курсы я посещал факультативом… А вот куда ты ушла из школы? И почему?

Таня вздохнула и опять села ровно.

— Тоже из-за тебя. Знаешь, если бы не наш давнишний разговор… Наверное, работала бы я и по сей день в школе. А так испугалась. Твоего признания, твоих глаз, возможных будущих глупостей. Твоих.

«И своих…» Сколько раз уже все передумано и разложено по полочкам. И она давно решила для самой себя, что у ее решения не было иной причины, кроме той, что озвучивается сейчас. Но ведь по-настоящему существовала и другая, которую невозможно назвать вслух. Даже Егору. Даже спустя почти пятнадцать лет.

Взяв лежащую рядом перчатку, Таня начала загибать пальцы в подобие кулака, чтобы потом так же по одному их раскрыть, и продолжила:

— Понятно, что отношения ученика и учителя — табу. Да и не интересовал ты меня тогда совсем! — Хмыканье Егора намекнуло, что убедительность в Таниных словах напрочь отсутствовала. Ну и пусть! Она все равно не признается. — Но в институте не разбирают такие ситуации, не учат, что отвечать подростку и как потом встречать его взгляд. Со взрослыми проще: переступил через объяснение — и пошел дальше. С ребенком так нельзя, особенно если это уже далеко не малыш.

В размышлении она покусала губы, собрала перчатку в бесформенный ком и повертела, осматривая со всех сторон.

— Это уже потом я узнала, что подобное нередко случается в школах, но я-то была к этому абсолютно не готова. Твоя откровенность поставила крест на моих знаниях детской психологии. Может, их и не было вовсе. Но я решила, что ничего не понимаю в детских душах, что единственный способ не калечить их и дальше — уйти из школы.

— И ты сбежала, бросила тех, кто тебе верил…

— Но как можно учить истинам, а за порогам класса сомневаться, что это правильно?!

— То есть детское признание в любви пошатнуло незыблемость теоремы Пифагора? — едко уточнил Княжев. — Или от этого формула дискриминанта стала другой?

— Я стала другой, — она устало выделила голосом первое слово и прикрыла глаза, чтобы не видеть саркастически изогнутой брови Егора. — И эта новая Таня не могла работать учителем. Ведь тот не просто стоит у доски и пишет уравнения. Он помогает их решать так, чтобы потом жизненные задачки не ставили в тупик.

«А теорему своей жизни я так и не доказала…» Воцарилась тишина. Под колесами сочно захрустел лед, на котором машина еле ощутимо вильнула вбок. Спустя секунду телефон Княжева вывел непонятную, но приятную мелодию: словно кто-то осторожно трогал струны арфы, проверяя степень их натянутости.

— Да. Привет. Еду. Пять минут. Ага.

Резкие фразы раскалывали воздух, и Таня поморщилась. А потом рука Егора сжала ее плечо.

— Извини, Таня. Я злюсь не на тебя, а на себя. Ведь получается, что это из-за моих необдуманных слов — хотя я знал, что говорил! — ты сменила профессию, стала маркетологом, так?

— Да, после курьера, секретаря и еще бог знает кого.

— Еще лучше! А где ты выкопала своего мужа?