Джорджия Ле Карр - Ты не знаешь меня

Дерьмо.

Осталось пять секунд.

Я упираюсь ногой и стараюсь его потянуть, но он отрывается, и я выкидываю его. Прижав веревочную лестницу к груди, я перекатываюсь по земле, прячась за дерево. Прислоняюсь спиной к нему. Мое сердце так стучит, адреналин кипит в венах, но я улыбаюсь. Три ротвейлера лижут мне руки и лицо.

Я сделала это.

Я тихонько разговариваю с ними, поглаживая их мускулистую натренированную спину и достаю из кармана кардигана маленькие вкусняшки.

— Вперед. Марш отсюда, — говорю я им, и они рысью несутся прочь, продолжая охранять периметр дома.

Я встаю, выжидая, пока камера не сделает свой поворот, прежде чем бегом пуститься к дому. Я забрасываю веревочную лестницу в черный полиэтиленновый мешок и отряхиваюсь. Слава богу, что нет дождя. Хотя я и поехала к нему в дождь, но катаясь по мокрой земле, я бы была в жутком виде. С пакетом я спокойно захожу вхожу в дом на кухню.

Здесь никого нет, кроме ба. Она сидит за кухонным столом в толстом халате, который надевает, когда собирается ложиться в постель. Ее короткие жесткие с сединой волосы растрепаны, на губах нет помады. На столе стоит чайник, две чашки с блюдцами. Я подхожу к столу, бросаю пакет на пол и сажусь перед ней. Молча она наливает чай в чашки.

— У тебя назначена сегодня примерка свадебного платья? — спрашивает она по-русски. Баба — единственная, кто говорит со мной по-русски.

— Да.

— Во сколько?

Я смотрю на пар, поднимающийся от чая.

— В половине двенадцатого.

Она передвигает сахарницу ко мне.

— Где ты была?

Я поднимаю взгляд к ее глубоким, темным глазам. Они такого же цвета как у папы, но у него холодные глаза, таящие опасность, у бабушки — добрые, в них виднеется беспокойство.

— Я была с мужчиной, — тихо признаюсь я.

В ее глазах появляется страх и растерянность. Она кладет дрожащие руки на столешницу.

Я люблю свою бабушку, и хотя я заранее знаю, что она не одобрит мой поступок, если честно, я не ожидала, что она так будет реагировать... так испугается за меня. Я не собиралась причинять никому вреда или неудобств. Я всего лишь получила то, что хотела лично для себя, и я старалась быть осторожной, чтобы никто не пострадал и не было никаких последствий. Я протягиваю к ней руки и накрываю ее.

— Ох, ба, пожалуйста, не расстраивайся и не пугайся, — умоляю я. — Ничего плохого не случилось и не случиться. Я хотела его очень долгое время, года и очень бы сожалела потом, если бы у меня не было этой ночи, но сейчас, она у меня есть, и я могу двигаться дальше. Я оставлю все это в прошлом, и опять стану послушной дочкой своего папы.

Она медленно моргает.

— Ты хотела его долгое время, года? — повторяет она как в тумане.

— Да, в течение очень долгого времени.

Она качает головой не веря.

— Я столького еще не знаю о тебе, Solnyshko ?

— Ты знаешь обо мне все, баба. Этого хотело мое сердце, — я улыбаюсь. — Это также, как ты иногда очень хочешь свою smokva .

— Smokva? Да, мы так называли сушеные райские яблочки в нашей деревне, — говорит она, и ее глаза становятся немного отрешенными, видно от воспоминаний. — Они стоили очень дорого, но я ни разу не карабкалась по стене в середине ночи, и... не рисковала жизнью другого человека.

Я убираю свою руку от нее.

— Папа никогда не узнает.

Она качает головой.

— Тебя могли поймать… или кто-то мог увидеть тебя.

— Нет. Я была очень и очень осторожна. Я никому не говорила. Ни маме, ни тебе.

Она горестно вздыхает.

— Ты знаешь, первоначально smokva была сушеным инжиром, и поскольку он очень дорого стоил для обычного человека, у кого-то появилась идея варить в меде или сахарном сиропе местные яблоки, айву, сливу или рябину? Smokva — это заменитель инжира для бедного человека. Тебе не нужно иметь заменитель, Таша. Ты можешь получить реальную вещь на самом деле.

Я смотрю ей в глаза и шепчу:

— Я и получила реальную вещь на самом деле, ба. Это было настолько реально. Все, что будет после него, будет заменителем.

Ее глаза расширяются и у нее перехватывает дыхание.

— Кто он?

— Ты его не знаешь.

Она прищуривается, сейчас она очень похожа на папу.

— Но мой сын его знает?

Я киваю.

Она резко втягивает воздух.

— А не может этот мужчина рассказать о тебе или кому-то похвастаться?

Я отрицательно качаю головой.

— Он не ребенок. Он понимает, что это может стоить ему жизни.

— И он не будет создавать проблем?

Я снова киваю.

— А когда ты снова встретишься с ним?

— Никогда, — говорю я совсем тихо. Я вижу, что моя ба выглядит испуганной. — Никогда, — расстроенно говорю я, — теперь я знаю, каков сушеный инжир на вкус.

— О, Solnyshko , ты даже не представляешь, что ты наделала.

— Я ничего не наделала. Это было всего лишь раз. Я сделала это лично для себя. Вся моя жизнь была одним длинным Великим постом, и я впервые не отказала себе в удовольствии.

— Ты думаешь, что попробовав плотские удовольствия, ты вот так легко сможешь от них отказаться, никогда не оглядываясь при этом назад? Ты своими действиями пробудила демона желания.

Мы обе в упор смотрим друг на друга, когда дверь на кухню вдруг резко открывается. Мы обе подпрыгиваем, повернув головы. В дверях стоит отец. И на нем по-прежнему вчерашняя одежда. Мой отец — лысеющий, небольшого роста, тучный мужчина. Если вы увидите его на улице, даже не обратите на него внимания, но если мимолетно вы случайно загляните в его черные глаза, молча содрогнетесь. С таким же успехом вы можете заглянуть в глаза насекомого. Нет в них нет злости, просто там ничего нет, ни единой эмоции, полностью бездушные. Этот человек может убить другого человека, испытывая такие же эмоции, словно он чихнул или пошел отлить.

Его холодные, безжалостные глаза тут же превращаются в щелочки при виде нас — бабушки в своем халате, и меня одетой явно для выхода куда-то или... нет, такой мысли даже не приходит ему в голову, что я могу осмелиться провести одну ночь, занимаясь грязным сексом. Тихонько, медленно, я ногой подальше запихиваю под стол черный пакет с веревочной лестницей.

— Доброе утро, папа.

— Почему ты так одета в столь ранний час? — спрашивает он, нахмурившись, отчего на лбу появляются морщины.

— У девочки сегодня первая примерка свадебного платья, она так разволновалась по этому поводу, что проснулась ни свет, ни заря.

Лицо у моего отца тут же разглаживается. Он поворачивается ко мне.

— С кем ты пойдешь?

— С Линой.

— Хорошо, — он входит на кухню. Я встаю, подхожу к нему и послушно чмокаю в щеку. От него пахнет алкоголем и духами, тяжелый запах. Я побыстрее отхожу подальше, переживая, что он может почувствовать на мне запах Ноя, он рассеянно потирает щеку и поворачивается к матери. Когда я была маленькой, то в какой-то момент почему-то решила, что ему не нравится, что я целую его в щеку, он все время ее потирал после моего чмокания, и я перестала это делать, тогда он посмотрел на меня своими холодными глазами и спросил, почему я не поцеловала его как обычно. «Никогда не забывай целовать своего папу», — сурово сказал он мне.