Франсетт Фел - Израненный (ЛП)

— Я здесь. Я здесь, Эйли. Ничто и никто больше никогда не сделает тебе больно. Я обещаю тебе, — шепчет Мэддокс напротив моего влажного рта низким, страстным голосом, в нём столько эмоций, что даже сам Бог не посмел бы сомневаться в нём. Положив руку мне на затылок, он сжимает волосы в кулак и отклоняет немного голову назад, чтобы встретиться со мной взглядом. Эмоции, сквозившие в его голосе, отражаются и в его серых глазах; его взгляд слишком подавляющий, но в нём таится чрезмерная могущественность, не позволяющая отвернуться.

Я знаю, что не должна. Знаю, что большинство будет высмеивать меня, полагая, что это потому, что я сейчас слишком уязвима, и что это неподходящее время, но воспоминания создаются временем, и сейчас создать эти воспоминания с Мэддоксом так же жизненно важно для меня, как и кровь, бегущая по венам.

— Я люблю тебя, — шепчу я, и затем сильно целую его, проскальзывая языком между его губ. Если он не чувствует того же, по крайней мере, у меня будет этот момент.

Я ничего не жду. Я отдаю ему всю себя, потому что если не сделаю этого, не будет никакого смысла. Моя душа тянется к его, и это чистое удовольствие — знать, что он поймает меня. Или, по крайней мере, я надеюсь, что он сделает это. Пожалуйста, пусть он чувствует то же самое. Я слышу его рычание, чувствую вибрацию у него в груди, прежде чем он берёт контроль над поцелуем. Словно голодный, Мэддокс неистово пожирает мой рот и раздвигает ноги. Просунув руку между нами, он отодвигает мои трусики в сторону и медленно скользит глубоко внутрь меня. Обнимаю его ногами за талию, и мы раскачиваемся в унисон с каждым движением его бёдер. Мэддокс сжимает мои волосы, и позволив мне несколько коротких стонов и вздохов, снова обрушивается на мой рот. Он скользит в меня, грубо и глубоко, и я слышу, как моя влажная от пота спина со скрипом скользит по деревянному полу, когда он продолжительно, глубоко и жёстко входит в меня, потирая умопомрачительный комок нервов, который он называет моей точкой G. Он беспрестанно движется, и я вижу звёзды, когда он достигает цели: захватывающую дух плеяду звёзд, сосредоточенную во Вселенной между ног.

— Эйли… — произносит он с мучительным стоном. — Эйли, — снова зовёт он, обожание в его голосе наполняет моё сердце сладостным восторгом. Ему нравится прижимать меня и брать в свои руки контроль, который я с радостью ему уступаю. Он заводит мои руки над головой и прижимает ладонь к ладони, переплетая наши пальцы в мёртвой хватке. Он очень сильно сжимает мои руки, но я не уступаю. — Я могу остаться в тебе навечно, — шепчет он грубо возле моего уха, как раз перед тем, как его тело напрягается, и я ощущаю пульсацию его длины глубоко внутри меня, когда высвобождение берёт над ним верх. Мэддокс стонет мне в шею, когда мы разделяем экстаз в чистой, божественной форме.

Я впадаю в состояние, когда психическое и физическое истощение заставляют меня чувствовать, словно я парю. Я ощущаю, как чувство блаженства овладевает мной, и мои кости тают. Мэддокс крепко прижимает меня к своему потному телу. Мы запутались друг в друге, переплетя ноги, и я укрываю его, словно одеяло. Одной рукой он обнимает меня за талию, а другой прижимает мою голову к своей груди. Так хорошо. Боже, как же хорошо. Мэддокс зарывается пальцами в мои волосы, пока я слушаю колыбельную его сильного и равномерно бьющегося сердца. Она убаюкивает меня, и с невероятной чёткостью я осознаю, что это единственный раз в моей жизни, когда я по-настоящему чувствую себя в безопасности.

*****

Мэддокс

Этот мудак коп заслуживает худшего рода смерть. Его и того ублюдка, который приложил руку к моему зачатию, ждёт особое место в аду. Хотя я уверен, что мой донор спермы уже хорошенько там поджарился. Если бы я мог заключить сделку с самим Дьяволом, то я бы лично приложил руку к их вечным страданиям. Каждое слово её признания медленно пронзало моё сердце, словно раскалённой кочергой. Я не привык так сильно заботиться о чьей-либо боли, по-настоящему чувствуя и зная точную печаль, спрятанную так глубоко внутри неё, что её можно попробовать на вкус. Наши жизненные испытания отличаются лишь на йоту, но она борется со своим собственным монстром. С трусом, которого возбуждает охота на невинных. И после всего того дерьма, что я пережил, могу сказать, по крайней мере, что мой монстр зарыт на глубине шести футов под землей, в то время как Эйли до сих пор живёт со своим. Я усиливаю хватку на ней до тех пор, пока её единственное еле слышное всхлипывание не заставляет меня расслабиться. Каждый раз, когда я думаю о том, что должен позволить ей вернуться в то место, к этому грёбаному педофилу, я хочу запрыгнуть в свой грузовик, поехать к её дому, найти того ублюдка и впечатать его лицо в землю.

Снова крепко обнимаю её, когда до меня доходит, что под ослепляющим гневом внизу груди существует реальная и очень тёмная яма страха. Это страх за то, что что-то может случиться с ней, а меня не будет рядом, чтобы остановить это. Страх разочаровать её. Страх причинить ей боль. Страх быть недостаточно хорошим для неё.

Я никогда раньше не замечал в себе эту часть. Но я знаю, что она появилась в тот день, когда Эйди приехала на велосипеде к моему дому, и всё только ухудшилось, потому что теперь она навечно поселилась в моём сердце. Она живёт там сейчас, и пусть моего сердца не так уж и много, но это единственный дом, который я могу ей дать. Я вложил разбитые остатки своего сердце в её прекрасные, изящные руки. Мне интересно, что она подумает обо мне, если я скажу, что собираюсь запереть её в этой квартире и никогда не выпускать из виду. Она, наверное, решит, что я чёртов сумасшедший, но я не смогу вынести, если ей снова причинят боль.

Бам!

Бам!

Бам!

Какого хрена? Блаженная тишина исчезает. Три сильных удара кулаком по входной двери моей квартиры пугают Эйли до чёртиков и она просыпается. Я ненавижу, что нас прерывают, но ещё больше ненавижу страх в её глазах.

— Кто это? — спрашивает она тихо, пытаясь сесть, но я не позволяю ей.

Держа руку на её тонкой талии, я так же тихо отвечаю:

— Не знаю. Не важно, — прижимаю руку к её шее и целую в лоб. — Спи дальше.

Я знаю, что это не Дро, потому что у него с собой всегда есть ключи. Я никого не жду. А это значит, кто бы, блядь, не стучал в эту дверь, он либо останется там, либо вернётся позже, потому что, во-первых, мне очень комфортно: обнажённое тело Эйли прижато к моему, и эта чёртова роскошь, от которой я не собираюсь отказываться. И во-вторых, если ты заявляешься ко мне в квартиру без телефонного звонка или сообщения, это довольно весомая гарантия того, что твоя задница останется снаружи.

Так что, понимая, что оба варианта маловероятны, я игнорирую стуки и возвращаюсь к наслаждению каждой проведённой секунды с ней.