Франсетт Фел - Израненный (ЛП)

— Ты должен приехать… Её отец… Просто поторопись и приезжай.

Дрожащими руками я отключаюсь и набираю 911. Всё происходящее после пролетает, словно вспышка. Я остаюсь на линии достаточно долго, чтобы сообщить оператору адрес, после чего спешу наверх, чтобы одеться, взять сумочку и ключи, и убраться отсюда так быстро, как только могу. Наркотик перестаёт действовать. Я не могу находиться здесь. И потребность принять что-нибудь достаточно сильное, чтобы заставить себя забыть о своём участии во всём этом, берёт верх. Оказавшись в своём Мерседесе, я коротко молюсь, чтобы Эйли пережила это. Но мне хорошо известно, что Бог отрёкся от меня уже давным-давно. Поэтому никто не услышит мою молитву.

Глава 24

Мэддокс

Не знаю, почему телефон Эйли находится у этой суки, и в какую-то секунду я готов послать её, но затем её слова заставляют мой мир резко остановиться. Я курю с Уилки возле полицейского участка. Как мы и ожидали, нам нихрена не сказала о Дро. Так что мы ждём здесь уже целый час. И теперь звонок всё меняет. Мои движения замедленные, но я сразу бегу к своему грузовику, выбрасываясь на ходу сигарету.

— Куда нахрен ты идёшь? — кричит Уилки мне вслед.

— Кое-что случилось. Мне нужно разобраться с этим, — отвечаю я с середины стоянки.

— А что с Дро?

— Это моя девушка, — отвечаю я без колебаний. Эйли теперь всегда будет на первом месте. — Мне нужно идти. Держи меня в курсе.

Я веду машину, словно нахожусь под кайфом. Мой грузовик — дерьмо на колёсах, когда дело доходит до скорости, но я нарушаю каждое правило дорожного движения, чтобы добраться в другую часть города за половину времени, которое обычно трачу на такую поездку. Сворачиваю на её улицу, и в моих венах стынет кровь, когда я вижу возле её дома машину скорой помощи, пожарную и полицейскую. Я паркуюсь в соседнем квартале, почти там же, где высадил её ранее, и мчусь вниз по улице, словно олимпийский спринтер.

Возле её дома собралась толпа соседей, и я проталкиваюсь через них. Я оказываюсь на другой стороне как раз в тот момент, когда Эйли на каталке погружают в машину скорой помощи и захлопывают за ней дверь.

— Она всегда была такой милой девушкой, не могу поверить в то, что с ней произошло.

— Кто-нибудь знает, что случилось?

— Кто-то сказал, что её очень сильно избили.

— Да, я подслушала её отца, когда он давал показания полиции. Видимо, у неё есть парень, который плохо с ней обращается. Отец сказал, что застукал его, когда он насиловал её.

— Боже, это так ужасно! Ты можешь представить себе, чтобы такое произошло с твоей дочерью?

— Я знаю… это ужасно. Бедная девочка.

Избил. Изнасиловал. Избил. Изнасиловал. Изнасиловал. Изнасиловал. Я различаю только эти слова, и они повторяются в моей голове, питая пламя раскалённой ярости, растущей внутри меня. Я даже не сомневаюсь, что кастрирую её старика. Это обещание, которое я намерен сдержать для себя. Но сначала мне нужно увидеть её. Нужно узнать в порядке ли она. Нужно прикоснуться к ней. Я следую за скорой помощью, и только у стойки регистрации неотложной помощи понимаю, что они не дадут мне увидеться с ней. Я не член семьи. Проходит несколько часов. Я брожу по коридорам, избегая её отца. В конце концов появляется её приёмная мать с маленькой девочкой, которая выглядит в точности, как она. Со слезами на глазах все они ждут новостей от врача.

Я прихожу и ухожу, но не уезжаю с автомобильной стоянки больницы.

«Только бы с ней всё было хорошо. Только бы с ней всё было хорошо. Чёрт побери, только бы с ней всё было хорошо.

Эй, там, если ты меня слышишь, я не верю в это дерьмо. Но она слишком важна, чтобы кинуть всё это на произвол судьбы. Поэтому я прошу. Если ты там есть, не дай ей умереть. Ты дал мне её. Ты привёл её в мою жизнь, и не можешь просто так забрать её сейчас. Не смей, чёрт побери, забирать её у меня. Я нуждаюсь в ней чертовски сильно».

Отвожу кулак назад и ударяю им по рулю. Никто не слышит меня, и я ощущаю себя чёртовым идиотом, размышляя об этом.

Водительское сиденье моего грузовика становится моей кроватью, но я не сплю. Закрываю глаза, сложив руки на груди, и планирую. Составляю план. Мозг усиленно работает. Почти пять утра, когда я снова захожу в больницу. Её семья ушла. Решаю попытать счастья с новыми дежурными медсёстрами, и мне везёт, когда одна из них разрешает мне пройти в её палату.

— Пять минут.

Это всё, что она даёт мне. Но пять минут гораздо больше того, что я получил за то время, пока она здесь. Я планирую использовать каждую секунду.

Всё внутри меня обрывается, когда я вижу её. Такая чертовски маленькая на этой больничной койке. Хрупкая, сломленная, провода и трубки тянутся от её тела. Всё, что я хочу сделать, это освободить её и прижать к себе. Но я знаю, что если сделаю это, то сделаю ей только больнее. Физически больно видеть её такой. Я чувствую рану глубоко внутри моей груди. Подхожу к ней, быстро моргаю, быстро дыша, и проглатываю комок, образовавшийся в горле. Она полностью избита. Вся в синяках. У меня чертовски трясётся рука, когда я тянусь к ней.

— Эй… — это один из моих худших страхов. Неспособность защитить её, как я обещал. Если бы я забрал её собой… если бы последовал за своим инстинктом и велел ей остаться, а не делать то, что было правильно, бросив её, то тот трус не сделал бы этого. Но затем понимаю, насколько глупа такая логика. Если бы он не сделал этого сегодня, он бы сделал это в другой день, в другое время, или когда бы ему, чёрт побери, захотелось. Насильникам неведомо время. — Открой свои прекрасные глазки и посмотри на меня, Эйли, — я наклоняюсь и нежно целую её опухшие глаза, чувствуя, как усиливается физическая боль, эта рана открывается шире, растягивается, показывая обнажённую плоть от терзания, которое я испытываю за неё. Ничто и никто никогда не пробивал стену гнева и оцепенения внутри меня.

Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз плакал из-за себя или кого-то ещё. Не помню, плакал ли я после того, как моя мать пустила пулю себе в голову, и даже до этого, когда страдал от издевательств своего отца-ублюдка. Я не из тех, кто плачет. Ной плакал. Я злился. Но мой гнев склоняется перед лицом травм Эйли. Гнев я знаю. С ним я могу справиться. Могу использовать его. Но я не знаю, что делать с этой грустью. Она заставляет меня чувствовать себя слабым, бессильным, и я чертовски ненавижу это.

— Эйли? — я шепчу её имя, словно это моя собственная короткая молитва, прижимаюсь лбом к её, и, переплетая наши пальцы, крепко сжимаю их, потому что… она — моя жизнь. — Ты должна проснуться и снова дать мне цель. Я не знал, что мне чего-то не хватает, пока ты не пришла и не наполнила меня собой. Ты свернулась клубочком внутри меня. Я не очень хорош в этом дерьме, Эйли. Но мне нужно, чтобы ты знала, что теперь я живу ради тебя. Поэтому мне нужно, чтобы ты проснулась и дала мне будущее. Потому что ты и есть моё будущее, — мои глаза закрываются, но этого недостаточно, чтобы удержать слёзы от падения. Я стискиваю зубы от горя, сражаясь с ним, словно это мой враг. Но оно побеждает. Лоб ко лбу, нос к носу, губами к её губам, я позволяю слезам свободно литься. Я не чувствую стыда. С ней его нет. Я дышу ею. Дышу ради неё. Дышу ради себя. Потому что без неё меня нет. — Я люблю тебя, — выдыхаю я в её губы. — Я так чертовски сильно люблю тебя, Эйли, — и когда ощущаю слабое подёргивание её пальцев в попытке сжать мои, я знаю, что она меня слышит. Не размыкая крепкое сплетение наших пальцев, я подношу к губам руки и целую её костяшки.