Мария Акулова - Наследница

— Конкретно. Ваш вопрос, мой ответ.

— С кем вы разговаривали на похоронах?

— Со многими.

— Когда отошли.

— Шутов Аристарх Павлович. Имя знакомое? Еще один конкурент Титова. Тоже мог его убить, как и я. Один минус — его не было тогда на парковке. Хотя подождите… — Яр приложил палец к губам, делая вид, что над чем-то задумался. — Ведь быть рядом с убитым совсем не обязательно тому, кто убийство заказал! Я спешу, — кивнув появившемуся наконец-то Диме, Ярослав сел в машину.

Оказавшись на пороге квартиры, он сбросил треклятые очки, пропахшее кладбищной сыростью пальто. Хотелось побыстрей отмыться от всего этого и хоть ненадолго забыть, в какой заднице они все оказались. За окном уже темно, в квартире тихо так, будто тут никого нет.

— Артем?

— Да, — охранник откликнулся из гостиной.

— Что ты делаешь? — Яр застал бодигарта заглядывающим из-за гардины в окно. Свет в комнате выключен, учитывая, что они находятся на последнем этаже, их вряд ли могут заметить снизу…

— Ничего, просто показалось, что за вами кто-то ехал. Видите машину? — Ярослав подошел, заглянул в ту же щель. — Думал, может, следят. А потом оттуда вышла семейная пара, зашла в подъезд, — Артем грустно улыбнулся. — Мы скоро станем шизофрениками, Ярослав Анатольевич.

— Если бы только шизофрениками… Это меньшее, что нам угрожает. Ты заходил? — Яр кивнул на дверь, под которой сочился свет.

— Когда заглядывал в последний раз, она спала. Включала телевизор.

— Хорошо, — Яру сложно было представить, чтоб она так решила развлечься, но это уже шаг в сторону от апатии. — Спасибо, Артем.

— Не за что, — пожав Самарскому руку, Артем пошел в прихожую. Кажется, сегодня у него будет первый выходной после возвращения. Даже не выходной, просто первая ночь для сна.

Когда-то, еще во французском доме, Ярослав как-то думал о том, что будет, когда они вернутся в реальность. Вариантов было множество, но никогда воображение не заводило его в такой глухой угол. Он был счастлив, впервые переступив порог этой квартиры. Собственной квартиры в самолично построенном доме. Он хотел когда-то именно сюда привести ту, ради которой и стремился добиться в жизни всего, еще будучи с ней незнакомым. Он хотел, чтоб при этом в ее глазах лучилось счастье, а получилось все совершенно не так.

Боясь, что Саша спит, Яр очень аккуратно открыл дверь. Он просто хотел увериться, что она есть, она тут, она борется с ним, а значит, со своим горем. Он открыл дверь именно тогда, когда Саша перестала бороться…

— Что ты творишь? — Саша уже почти успела поднести горсть таблеток к губам, когда Ярослав ударил ее по руке. Несколько десятков белых колесиков разлетелись по комнате. — Что ты делаешь, Саша? — ее схватили за плечи, сильно тряхнули. Он, наверное, хотел, чтоб она пришла в себя, поняла, что собиралась сделать и раскаялась, но у него не получилось.

Так будет проще, так будет правильно. Надо смотреть правде в глаза, вряд ли человек, которого она оплакивает, мог попасть в рай, куда самоубийцам дорога заказана. Она не хотела умирать, просто жить тоже сейчас не хотелось. Ради чего? Кто заметит, что ее не стало? Кто обронит хоть одну слезу? Она не нажила за всю свою жизнь ни врагов, ни друзей, которые смогли бы удержать ее от шага в никуда.

— Посмотри на меня, — кажется, он собирался любой ценой достучаться до разума, скрытого сейчас так далеко под двойной оболочкой боли и безразличия. — Я не позволю тебе это сделать, поняла? Никогда. Ты будешь жить! Не смей даже думать об этом!

— Отпусти, — Саша попыталась сбросить стискивающие до боли руки, тормошащие, не дающие с головой уйти в себя.

— Не смей! Слышишь? Даже думать не смей! — чего бы это ему не стоило, он заставит ее выбросить из головы мысли о самоубийстве.

— Отстань, ты все равно когда-то не уследишь, — она попыталась разжать мужские пальцы, опять не получилось. — Зачем я тебе? Зачем ты вечно мне мешаешь? — Саша бросила тоскливый взгляд на россыпью лежащее на полу снотворное. Она нашла его в ванной. Не помнила, когда заснула, но проснулась с четким пониманием, что именно надо сделать, чтоб стало легче. Почти получилось.

— Я люблю тебя, дура! Люблю! — признаваться в любви принято не так. Желательно, делать это при свечах, под легкую музыку или можно попытаться под проливным теплым летним дождем, или на третьем уровне Эйфелевой башни, откупорив бутылку шампанского. Но значение эти слова имеют именно сейчас, в перевернутой вверх дном комнате, с разлетевшимся по всем углам снотворным, девушке, чьи глаза опухли от слез.

Слова дошли до нее не сразу, слишком много преград она поставила между собой и миром вокруг, но когда дошли…

— Что? — в горле пересохло.

— Я люблю тебя, Саша.

— Зачем ты это… — ей казалось, она успокоилась, на душе было так хорошо, когда она уверенными движениями набирала в ладонь снотворное, когда наполняла стакан водой, когда считала про себя до десяти прежде, чем начать по одной глотать таблетки, а сейчас дыхание снова участилось. — Зачем ты это говоришь сейчас?

— А когда? Хочешь, чтоб я сказал это над твоей могилой? Он умер, Саша. Умер, — Яр разложил слово по слогам, будто проблема была в этом, будто она не понимала значения слова. Нет, просто сложно поверить, что такое возможно в твоей жизни. — Ты его не вернешь. А ты жива. Ты дышишь, — горячая ладонь накрыла диафрагму, провоцируя резкий выдох и глубокий вдох, — ты слышишь, — вторая рука обвела контур уха, — ты ешь, спишь, любишь, ненавидишь. Ты можешь плакать, а можешь смеяться. Но не смей даже пытаться, даже думать о том, чтобы лишить себя этого. Я не позволю, я вытащу тебя из петли, соберу по частям после аварии, вытащу с морского дна и заставлю дышать, черт тебя побери!

Его слова, они казались такими правильными, такими заманчивыми, и от того такими невероятными. Он не способен забрать ее боль, но с безразличием справиться смог.

— Он бы сказал, что это для слабаков, — на глаза опять навернулись слезы, грудную клетку снова жгло, руки предательски задрожали.

— Боже, солнце, как же он прав! — облегченно вздохнув, Ярослав прижал к себе трясущуюся Сашу, рубашка тут же пропиталась слезами. — А ты сильная, ты самая сильная! Я люблю тебя, Саша, больше жизни люблю.

Слова не смогли осушить слез, хотя он к этому и не стремился, просто терпеливо укачивал свернувшееся в его руках сокровище, прислушиваясь к тихим всхлипам, разрывающим сердце на части.

Но так лучше, лучше, чем сухое горе, отрицание, ненависть. Он все это прошел, давно, много лет назад, но на это понадобилось намного больше времени, не день, не месяц и не год. А ей удалось самое главное — признать. Когда-то станет легче, когда-то отчаянье будет находить волнами, а потом отступать, главное — перенести этот первый вал.