Чарльз Мартин - Колодец с живой водой

Пауло разбудил меня еще затемно. Мне казалось, не успел я сомкнуть глаза, а он был уже тут как тут. Наклонившись ко мне, Пауло негромко прошептал:

– Vamos, el doctor [50] Va-menos – пойдем (исп.). . Мы идти.

В ответ я, кажется, пробормотал что-то насчет того, что никакой я не доктор, но он уже исчез. С трудом поднявшись с топчана (после вчерашнего похода все тело немилосердно ныло), я кое-как натянул шорты и теннисные туфли, из которых торчали пальцы. Наконец я вышел во двор, но Пауло уперся мне в грудь могучей рукой и указал на мой курятник:

– Agua [51] Agua – вода (исп.). .

Пришлось вернуться, чтобы взять стоявший на полу кувшин. Пауло наполнил его свежей водой из колодца и вручил мне длинный нож-мачете. На этом приготовления закончились, мы вышли со двора и молча зашагали по пыльной дороге.

Небо на востоке только-только начинало светлеть.

Примерно с полчаса мы двигались в направлении вулканов, повторяя вчерашний маршрут, но, как только рядом с дорогой появилась первая плантация, повернули направо почти под прямым углом и дальше шли уже вдоль высаженных длинными рядами стеблей сахарного тростника. Вскоре к нам присоединились другие мужчины, которые неслышно, словно призраки, появлялись из сумрака. Никто не проронил ни слова – слышалось только человеческое дыхание да шорох раздвигаемых стеблей. В гуще посадок было еще темнее, чем на дороге, но я все же разглядел, что каждый мужчина несет в руках мачете, держа его с той непринужденной грацией, которая отличает горожанина, гуляющего с зонтиком по Пятой авеню. До восхода солнца было еще далеко, но никто из этих людей не казался ни сонным, ни вялым; напротив, все они были бодры и готовы к работе. Вскоре на полянах запылали костры и зазвучали грубые мужские голоса. Еще какое-то время спустя – но задолго до того, как солнце засверкало над вершинами Лас-Каситас, – уборка сахарного тростника началась, а я сделал маленькое открытие – одно из многих, что ожидали меня в этой стране.

Оказывается, на нашей планете еще есть места, где люди продолжают жить в соответствии с естественными законами природы и где вместо расписания деловых встреч и переговоров действует только одно расписание – «расписание земли».

Пауло привел меня на поляну, где стоял огромный – размером с товарный вагон – прицеп. Прицеп был пуст, а у его откинутого заднего борта сидел какой-то человек в клетчатой ковбойке и с сигаретой в зубах. Работники-мачетеро по очереди подходили к нему, мужчина что-то говорил им низким, прокуренным голосом, а потом разбивал на группы и короткими, энергичными взмахами рук отправлял на тот или иной участок плантации.

Тронув меня за плечо, Пауло кончиком мачете показал ряды тростника, которые нам предстояло убрать. Дождавшись моего кивка, он шагнул вперед, чтобы показать, как правильно хватать тростник левой рукой, как подсекать его правой (наискосок, как можно ближе к земле) и как отбрасывать стебли в сторону, строго вдоль междурядья. Убедившись, что я все понял и не отрублю себе руку или ногу, Пауло встал у соседнего ряда и взмахнул мачете. Я давно обратил внимание, что его правая рука была чуть не в полтора раза толще левой, но только теперь догадался почему. Дышал он мерно и ровно, остро заточенный клинок сверкал, с хрустом врубаясь в мясистые зеленые стебли, во все стороны брызгал прозрачный сладкий сок. Всего за несколько секунд Пауло, который, несмотря на небольшой рост, действительно был очень силен, обогнал меня ярдов на десять, и я тоже принялся рубить тростник, чтобы не отстать от него слишком намного.

Мы работали без перерыва почти два часа. Было уже позднее утро, когда мы наконец остановились минуты на полторы, чтобы сделать по глотку воды из нашего кувшина. К этому моменту я убедился, что Пауло не только чрезвычайно силен, но и вынослив, как мул. Он работал быстро и ловко, и я изо всех сил старался не отставать, хотя очень быстро набил на ладонях кровавые мозоли, большинство из которых лопнули, и по моим рукам текли кровь и сукровица. Каждый раз, хватая шершавый стебель тростника, я оставлял на нем клочок собственной кожи, так что очень скоро обе мои ладони стали похожи на сырой бифштекс. Я, впрочем, не жаловался. Пауло же, если и заметил, что мне приходится нелегко, никак этого не показывал.

Было почти одиннадцать часов, когда Пауло закончил свой ряд и вернулся, чтобы помочь мне. К полудню мы добрались наконец до конца моего ряда, и я невольно вздохнул с облегчением – за несколько часов непрерывной работы я здорово выдохся и едва мог поднять мачете. Вернувшись вдоль срубленных нами рядов обратно на поляну, где стоял прицеп, я увидел, что в него уже впряжен небольшой колесный трактор. Надсмотрщик-распорядитель по-прежнему курил на краю кузова. Когда Пауло подошел к нему, он с довольно равнодушным видом окинул взглядом результаты нашей работы (что, по правде сказать, меня немного задело, поскольку от усталости я едва мог поднять руку) и, не говоря ни слова, положил в ладонь моего напарника две бумажки.

На этом сегодняшняя работа была закончена, и мы отправились домой. По пути Пауло попытался всучить мне одну из банкнот, но я отмахнулся, сказав:

– Возьми себе, мне не нужно.

Пауло, впрочем, понял меня не сразу, и я повторил, ткнув его в грудь:

– Я – нет. Твое, о’кей?

Аккуратно сложив банкноты, Пауло убрал их в карман и слегка поклонился:

– Grazias .

Обратно мы почему-то шли другой дорогой и к поселку вышли с противоположной стороны. Здесь Пауло остановился и, показывая мне небольшой, чисто выбеленный домик на окраине, сказал:

– Escuela .

Этого слова я не понял, и Пауло, держа перед собой сложенные ладони, сделал вид, что читает.

– А-а, школа!.. – догадался я.

Мы подошли ближе, и сквозь распахнутую дверь я увидел Паулину, которая преподавала математику классу, состоявшему из детей самых разных возрастов. На первом ряду сидела Изабелла: левой рукой девочка теребила упавшую ей на щеку прядь волос, а правой что-то писала на листке бумаги. Стол был ей велик, и она подобрала под себя ноги, чтобы быть повыше. Впрочем, не она одна… Все стулья и столы в классе были нормального, «взрослого» размера, и ученикам – особенно тем, кто помладше, – было не слишком удобно за ними сидеть. Правда, сиденья стульев и крышки столов были тщательно обструганы и даже покрыты олифой, но некрашеные боковины ощетинивались множеством заноз, и я догадался, что всю школьную мебель изготовили вручную из того же грубого дерева, которое я видел в бараке на плантации.

Заметив нас, Изабелла без церемоний спрыгнула со стула и бросилась к выходу. Впрочем, если судить по ее хорошо рассчитанным и не лишенным кокетства движениям, она была не столько рада нашему приходу, сколько хотела утвердить свое превосходство перед остальными детьми, продемонстрировав им близкое знакомство с настоящим гринго. В данном случае, чем медленнее она двигалась, тем сильнее должен был быть эффект. Лишь удостоверившись, что ее маневр не остался незамеченным, Изабелла вернулась на место. Впрочем, теперь она сидела гораздо прямее и то и дело с гордостью поглядывала по сторонам.