Татьяна Алюшина - Тот, кто назначен судьбой

И теперь бабушкин дом сдают отдыхающим, в основном, понятно, в курортный сезон, но и в остальное время есть желающие. За годы даже постоянные клиенты появились, которые заранее записываются в очередь. Для бабушки с дедом это великое подспорье и главный источник финансирования, оба ведь давно уже пенсионеры.

Так вот. К чему отступление – когда делали эту грандиозную реконструкцию, дед возьми и толкни идею: «Надо бы и наш дом осовременить и покрасивей и капитальней сделать, раз уж ввязались в стройку века». – «А что? – подумав, согласилась с ним бабушка. – И действительно! А то мы один ремонт вытащим, а потом новый начинай, и все сначала, так уж лучше сразу».

Родня в лице Геннадия Андреевича с Надюшей и Стешки сказала: давайте. И скинулись еще раз – Степанида из денег, доставшихся от деда Алексея, а папа с Надюшей кредит взяли под такое дело.

Дед хоть и инженер, но человек творческий, так что из среднего скромненького двухэтажного домика получился современный красивый коттедж. А комнату Степаниды на втором этаже перенесли на третий мансардный этаж и по ее капризу сделали в ней огромное окно до пола с выходом на широкий балкон с удивительно красивой ажурной кованой оградой.

Широкий, потому что Степанида сразу решила, что поставит там свою большую кровать и будет спать, как говорят в Крыму, «на улице».

Надо сказать, что к тому времени бабушка Рита уж несколько лет как увлекалась разведением роз. И каких только сортов не появилось у них в саду за эти годы – просто фантастический розарий: от самых ранних сортов, зацветавших весной, до самых поздних, радовавших цветами почти всю зиму.

И все это буйство и великолепие потрясающее совершенно дурманяще благоухало и переливалось всеми красками – от белых до пурпурно-алых и черных.

И когда в первый раз после ремонта Степанида устроилась спать на своей большой кровати на балконе, ей показалось, что она попала в сказку или в малый филиал рая! Черное бездонное звездное небо разворачивалось над ней, простерев Млечный Путь через всю ширь, не потревоженное никаким городским светом, и лишь цикады аккомпанировали его безмолвности и благоухание роз дополняло небывалую красоту.

Стешка тогда заснула в состоянии такой душевной возвышенности, словно приобщилась к чему-то небывалому. И проснулась с восходом – и это оказалось также грандиозно великолепно, потому что с балкончика открывался потрясающий вид на горы, обводную дорогу, прорезающую их, и на море, из-за горизонта которого вставало солнце… Потрясение душевное – нет слов!

И теперь, приезжая к бабушке с дедом, она спала именно так – засыпая под звездами и просыпаясь на восходе.

– Красота, наверное, обалденная, – согласился Саргин.

– Не то слово! – уверила Стешка. – Ты знаешь, после того как бабушка стала разводить розы, я вдруг четко поняла, что срезанные цветы мертвые. Их убили. Ты бы видел, как она их растит, как собирает лепестки высохшие и созревшие коробочки семян и что-то там сажает-пересаживает, выращивает и достает и выписывает какие-то разные сорта. И еще объяснила мне, что в природе нет остановки, все циклично – из смерти произрастает жизнь, из жизни смерть: цветы не умирают, а становятся семенами, и процесс повторяется. И у меня прямо какая-то жалость к срезанным цветам, потому что их цикл и смысл природного существования оборвали.

– Больно вы чувствительная барышня, как я погляжу, – пожурил Саргин и принялся снова ее потихоньку ласкать.

– Да, – рассмеялась Стешка, переворачиваясь на бок. – Я такая! А еще, – закрывая глаза от чувственной ласки, почти шепотом продолжала говорить что-то она, – у них там есть пес Домофон. Ужасная совершенно собака.

– Да, и почему же? – принял игру в разговор, совмещенный с ласками, Саргин.

– Он абсолютно беспородный, но милый: мелкий совсем и весь такой шерстяной, и просто катастрофа, как ужасно он лает. – Она перекатилась под бок Тимофея и принялась ласкать его более интенсивно, так и не открыв глаза. – Соседи с ума сходят от его постоянного лая. Сторож, будьте любезны. На любой шорох на улице отзывается. А еще гадит под розовые кусты, и бабушка его гоняет, он от нее прячется, и такая у них движуха интенсивная происходит, прямо спортсмены. Соседи грозятся его притюкнуть, а бабуля говорит: куда ж его теперь денешь, будем так жить, зато всегда в курсе, что кто-то у забора идет, и домофона не надо.

Саргин перевернулся и поцеловал ее… И собака Домофон вместе с бабушкиными розами остались где-то очень далеко – в Крыму…

Степанида подремывала всю дорогу до Владивостока, которую они проделали на автобусе, и никак не могла проснуться, зевала, пока стояли очередь на регистрацию на рейс.

Ну еще бы! Сначала торжественный прощальный ужин, потом ночь бесподобной любви, закончившаяся с рассветом полным изнеможением обоих.

Она смотрела ему в глаза близко-близко, видела их изменчивую темную серость и эти маленькие темно-синие крапинки и понимала, что сейчас вот так он с ней прощается – своим телом, руками, губами сотворяя волшебство страсти, прощается. Он уже твердо решил для себя и знал, что расстанется с ней, оттого и прощался так неистово, с горечью…

«Ну, пусть», – не держала его Стешка.

В самолете их «делегация» заняла два ряда кресел – впереди расселись Аркаша, Андрей и Игорь, а позади у иллюминатора Витя Тюрин, посередине Стеша и у прохода Саргин. Ну, а где он еще мог сидеть – командир обязан контролировать ситуацию, и у окошка в закутке ему сидеть не положено, даже на отдыхе. Все практически на инстинктах и не обдумывается.

Стеша вздохнула про себя, увидев это размещение и вспомнив все свои путешествия с папой – та же ситуация! Сначала пройдется по салону самолета, когда уже весь народ рассядется, вроде как спросить что-то у стюардессы впереди салона и в хвосте. На самом деле незаметно присматриваясь к пассажирам и обстановке на борту, прямо ритуал такой, ей-богу! Стешка никогда не спорила; ну не может он по-другому, это у него в подкорке, на уровне инстинкта и рефлексов надо сканировать людей и ситуацию вокруг на предмет возможных неприятностей. Обычный профессионализм.

Тимофею и проходиться не потребовалось – он считал всех пассажиров еще на регистрации и посадке, но на откровенно провокационное предложение Степаниды сесть у окошка ответил мягким отказом, с подозрением глянув на ее плотно сжатые губки, удерживающие явно рвущийся смех.

Когда все пассажиры утихомирились, устроились поудобней после взлета, настраиваясь на длинный полет, Стеша наклонилась к Тимофею и предложила:

– Ну что, лететь долго и нудно, пора бы и тебе, Тимофей Васильевич, рассказать мне о своей жизни. Обещал.