Вера Колочкова - Коварство, или Тайна дома с мезонином

– Так. Это что же, условие ваше такое, Валентина Петровна? – испуганно переспросила Ольга, отчаянно уставившись на Тину.

– Да, если хочешь. Условие такое. Поехали.

– Ну что ж… К Мисюсь так к Мисюсь… Хм… Звучит-то как смешно! Наша мама – Мисюсь…

Всю длинную дорогу из аэропорта они молчали. Ольга сосредоточенно вела машину, покусывала острыми белыми зубками красивые, блестящие розовым прозрачным перламутром губы. Нервничала очень. Еще бы – что ни день, то потрясения какие-то… Ну чего вдруг вздумалось этой тетке ехать сейчас к матери? Она и не знает ничего про нее… Увидит – неизвестно еще как прореагирует. А вдруг еще и мать истерику закатит, как вчера, жаловаться начнет, что они ее в «богадельню» спроваживают? Хотя насчет «истерики» – это она сейчас погорячилась, это громко очень звучит, конечно. Вернее, неправильно звучит. Хотя такая ее реакция была бы более естественной. Или даже более желательной. Потому что не было на самом деле никакой истерики. Мать тихо заплакала только, и все. И ничего ей не сказала. Это она, Ольга, говорила и говорила без умолку, доказывая крайнюю необходимость ее устройства в «приличное очень место», а мать нет. Тихо плакала, и все. И даже слезы не вытирала. Они текли и текли тонкими дорожками по серым ее щекам, все текли и текли. А Ольга все говорила и говорила, будто старательно отвергала те самые, так и не прозвучавшие вслух материнские слова-обвинения, которые она, исходя из логики вещей, все-таки должна была произнести… Вот лучше бы и в самом деле она их произнесла, ей-богу! Лучше бы уж и впрямь закатила ей эту истерику…

Хотя без истерики в тот день тоже не обошлось. Совершенно для Ольги неожиданно слезный концерт с рыданиями закатил ей в тот день Никитка, когда она сообщила ему об их с Игорем насчет мамы решении. Если честно, не ожидала она от брата таких эмоций. Вот вам и инфузория-туфелька! Так на нее орал сквозь слезы свои и сопли, что она разозлилась даже. Чего орать-то? Сам ничего другого придумать не может, а туда же – стыдить ее начал… Оно, конечно, гораздо удобнее – другого стыдить. В этот момент и наобещать даже сгоряча можно всякого-разного: мол, маму к себе возьму, сам с ней жить буду… Ничего, и это пришлось стерпеть. Потому что она-то знает – сгоряча да на эмоциях чего только не пообещаешь. А потом жизнь все равно свое возьмет, и сто раз пожалеешь о своей дурацкой этой не к месту горячности…

Ольга вздохнула сердито и скосила глаза на притихшую свою пассажирку – все-таки непонятная какая эта сестра мамина… То с ходу все бумаги не глядя подписать хотела, а теперь, смотрите-ка, условия ставит… А что сделаешь? Ничего и не сделаешь. Придется подчиниться. Только вот предупредить бы ее как-то, что ли, чтоб сильно перед мамой не охала. Да и вообще… Оказывается, от нее всего ожидать можно. Игорь-то прав, выходит. Тетка-то оказалась непредсказуемая…

Когда въехали в знакомый район со старыми домами, сердце Тинино забухало в груди часто и болезненно, ударило мощным кровотоком в голову. Она узнала эту улицу, узнала! Вот там, за поворотом, будет маленький парк с небольшим озерцом посередине, а потом сразу откроется глазу красивый дом с мезонином… Вот сейчас… Еще немного…

Однако Ольга как раз это самое «немного» и не проехала. Остановила машину резко, отвалилась на спинку кресла, прикрыв глаза и продолжая нервно покусывать губы. Потом так же резко распрямилась вдруг, выстрелила в Тину сердитым взглядом.

– Извините меня, Валентина Петровна, но я должна была вас сразу предупредить, конечно…

– В чем дело, Оля? О чем ты меня должна была предупредить? Неужели… Мисюсь… Она жива, Оля?

– Да жива, жива… Только… Как бы это сказать правильнее? Наполовину жива…

– Как это – наполовину? Как это может быть человек жив наполовину?

– Понимаете ли, Валентина Петровна… – начала свой грустный рассказ Ольга. – Пять лет назад мама попала в автомобильную аварию. У нее нижняя часть тела вообще атрофирована. Ездит по дому в инвалидной коляске… Отец все эти годы за ней ухаживал, конечно. А сейчас, понимаете, совершенно некому… В общем, у нас с Никиткой не было, не было другого выхода!

– Какого выхода, Оля? Что-то не понимаю я… – с трудом вбирая в себя полученную информацию, глухо проговорила Тина. – О каком таком выходе ты говоришь?

– Да об обыкновенном… О нормальном говорю выходе для такого случая, Валентина Петровна! В общем, сегодня после обеда должна прийти за мамой машина… Но вы не беспокойтесь! Мы ее в очень, очень хорошее место определяем! Мой муж специально через всякий блат договаривался… Там природа, уход хороший, и прочее все тоже на должном уровне… Там такой интернат специализированный…

– А Мисюсь? Как она к этому вашему решению отнеслась?

– Да как… Плакала, конечно. Вещи собирала и плакала… Я только вчера ей об этом сказала. Но поверьте, у нас не было, и в самом деле не было другого выхода, Валентина Петровна!

Ольга вдруг уронила голову на руль, заплакала злыми, лающими какими-то рыданиями. Красивые белокурые волосы рассыпались по плечам тяжелой волной, прикрыв собой, как заботливой шалью, ее вздрагивающие худенькие плечи. Взглянув на нее сбоку, Тина аж лицо прикрыла испуганно от пронзившего ее иглой через толщу прошедших лет дежавю – это же Мисюсь перед ней сидит и так же плачет зло и сердито! Точно Мисюсь… Ей даже плохо стало на какое-то мгновение. Показалось, воздуха в закрытом маленьком пространстве машины совсем нет. Она торопливо нащупала рукой дверной рычажок, так же торопливо выскочила на улицу. Сделав несколько глубоких и жадных вдохов и ничего перед собой не видя, пошла по кромке дороги. Вот зря, зря она Леню не слушает – сердце-то и впрямь барахлить стало… И муть такая перед глазами стоит… Вздрогнув от длинно-возмущенного гудка проезжающей мимо на большой скорости машины, она встряхнулась будто и поспешила пройти через газон на тротуар, заросший по краям толстыми кленовыми стволами. Постояла, отдышалась. И снова медленно пошла вперед. Тут уже близко совсем должно быть… Вот, вот сейчас должен быть поворот… А там дом… Там Мисюсь…

– Валентина Петровна! Постойте! Куда же вы? Садитесь в машину! Извините меня, что я так глупо расплакалась! – проговорила-прокричала из открытого окна машины Ольга, догнав Тину на самом углу улицы.

– Нет, Оля. Я пройдусь. Ничего.

– Вы очень презираете меня, Валентина Петровна? Что я так с мамой…

– Не знаю, Оленька. Бог тебе судья. Ты поезжай, я сейчас приду…

Дом действительно открылся ей сразу за поворотом. Ничуть за эти годы не изменившись, гордо стоял, выпятив взору белые свои колонночки. Хороший дом. Красивый. Заросший вкруговую кленами. Скоро листья с них полетят, красиво будет… Кленовый желтый лист – вообще вещь в природе необычная. Она помнит, как ходила тогда вокруг дома, собирала в букеты эти словно неведомым мастером причудливо вырезанные, хрупкие и нежные в своем увядании листья, как вдыхала их сырой осенний аромат. А потом был первый снег, и они выглядывали из-под тонкого его белого слоя острыми желтыми концами, будто руки тянули, помощи просящие. Как все это, оказывается, живо и остро помнится. Хотя и не больно уже. Вот он, стоит перед ней, дом с белыми колоннами, мираж из прошлого, а ей и не больно. Наоборот, даже пустота какая-то странная внутри образовалась. А вон и окна мезонина сквозь зеленые пока ветви проглядывают – плотно задернуты черными шторами. Там Антонова библиотека была… Хотя почему была? Наверное, и сейчас есть… Все, все то же самое, ничего тут за долгое ее отсутствие не изменилось. Это она теперь стала другой, а дом – тот же самый…