Елена Вернер - Черный клевер

20 февраля 1933

Теперь я думаю о своей жене намного больше, чем думал несколько последних лет – боюсь даже сказать, сколько. Я смотрю на нее, словно вижу впервые, смотрю как чужой человек, и замечаю столько нюансов, что становится невыносимо при одной только мысли, как долго я ее почти не замечал. Это недостойно мужчины, и я признаю это. Я вижу, как она хлопочет по хозяйству – о, Идалия Григорьевна была рождена, чтобы стать хозяйкой и матерью. Женой? Вот уж не знаю. Я вообще не знаю, чего стоит быть женой, какие для этого требуются достоинства. Мне в моей ситуации представляется только одно: любовь к своему спутнику жизни. Любит ли она меня? Когда я задал этот вопрос, она забеспокоилась, чуть ли не посоветовала найти градусник в картонке с красным крестом.

– Что за глупости, Миша? Естественно, люблю.

Душно. Наверное, натопили чересчур…

15.23

Прошел час, как Лора уехала от Алешиной школы, непривычно тихой, с огненными подушками бархатцев по краям дорожки, ведущей к калитке. А ее мысли все еще витали вокруг этого здания и двух людей, обитавших там. Несмотря на все попытки уверить себя, что ее интересует только сын, Лора не могла не думать и о Севе, все еще подрабатывавшем там на полставки учителем труда. Она не знала, как ему удалось устроиться туда, но за эти три месяца успела узнать его довольно, чтобы понять: этому обаятельному молодому мужчине вообще все в жизни дается очень уж легко. Пара улыбок – и учительница химии, та самая Виолетта, что и впрямь оказалась жгучей красавицей, млеет и соглашается вынести учебные реагенты и мензурки на улицу, чтобы провести опыт для семиклассников во дворе, на свежем воздухе. Еще пара улыбок и доверительный шепот – и завуч в узкой юбке закрывает глаза на эту выходку «во имя науки» и не доносит директору. Полчаса в настольный теннис – и вот они уже приятели с Лориным десятилетним сыном, которого сама она знает только из-за забора. И пусть забор этот кованый, с витыми деталями и гнутыми линиями, он так похож на прутья тюремных решеток, раз и навсегда отделивших мать от ребенка. А Сева Корнеев при этом по-прежнему свеж и безмятежен, и словно бы ни при чем. Лоре понадобилось некоторое время, чтобы поверить ему. Не поверить этому человеку невозможно, но она привыкла быть настороже со всеми, особенно с такими приятными в общении: обычно в подобных людях всегда гнездится подвох. В Корнееве подвоха, кажется, не было. Правда, Лора не видела особого смысла в том, что Сева околачивается в школе, и подозревала, что это лишь его сумасбродство, предпринятое исключительно с целью развлечься. Стоило ей прийти к подобному заключению, и день бывал безнадежно испорчен, отравлен горечью.

Ключа от подъезда свекрови у нее, конечно, не было, и она робко жалась у доски объявлений, пока дверь не открыл мужчина, выгуливавший дряхлого, наполовину облысевшего черного пуделька. Проскользнув вслед за ними, Лора поднялась на лестничный пролет между первым и вторым этажом, к почтовым ящикам.

Этот момент всегда волновал ее, как будто, опуская конверт в ящик, она становилась ближе к Алеше. Будто присаживалась на краешек кровати и смотрела на него, спящего, с разрумянившимися ото сна щеками. Она фантазировала, что на принесенные ею деньги будут куплены какие-нибудь лакомства, или интересная книжка про пиратов и приключения, или робот-трансформер – что может порадовать мальчика? Точно она не знала, но могла предполагать. Вот и сейчас, просунув конверт в узкую щель и почувствовав, как он с шелестом проскользнул и упал на дно, Лора на мгновение задумалась, замечталась. Она стала почти счастливой.

За спиной, позади нее, раздались шаги спускающегося по лестнице человека. Астанина чуть замешкалась, застегивая сумку, и когда развернулась, замерла. На две ступеньки выше нее стояла Ирина Анатольевна, мать покойного Глеба и ее бывшая свекровь. С пакетом, ручки которого завязаны бантиком, и в наброшенном на плечи плаще, из-под которого виднелась домашняя одежда. Она явно отправилась вынести мусор к контейнеру во дворе.

С первого взгляда Лора поразилась, как сильно сдала Ирина Анатольевна. Они не виделись всего – сколько, полтора года? – а какая разительная перемена. Раньше Лора даже слегка побаивалась эту женщину. В прежние времена Ирина Анатольевна напоминала американскую домохозяйку из старого голливудского кино, но с армейским уклоном. Белокурые обесцвеченные волосы она укладывала в «ракушку» на затылке, ровненько, чтобы ни один волосок не выбился из лакового плена. Она носила юбку чуть ниже колен, из темной шерсти, коричневой или синей, туфли на низком каблуке, и обязательно блузки с драпировкой или какой-нибудь замысловатой розой на груди. И Лоре казалось, что иногда Ирина Анатольевна забывает дышать – не то от строгости, не то от какой-то напряженной собранности, которая не ослабляется ни на минуту. Оставалось лишь догадываться, любили ли ее ученики, которым она преподавала премудрости русского языка, или боялись.

Сейчас в женщине появилась какая-то неряшливость. Да, конечно, она вышла из квартиры просто вынести мусор, но прежняя Ирина Анатольевна и в этом случае была бы похожа на военного коменданта. Ей теперь было шестьдесят пять лет или около того, и впервые она выглядела именно на свой возраст.

Лора и Ирина Анатольевна смотрели друг на друга тягостно. Взгляд свекрови заторможенно скользил по Лориным плечам, лицу, ногам, ни на чем не останавливаясь, и куда дольше, чем это требовалось, чтобы Ирина Анатольевна могла составить новое мнение о бывшей невестке.

– Здравствуйте, Ирина Анатольевна, – негромко произнесла Лора через силу.

Женщина в ответ слабо кивнула и продолжила изучать ее. Лора на секунду прикрыла глаза, а потом отступила.

Вот он, шанс, вот же он! Надо всего лишь начать разговор, думала Астанина. Рассказать, как сильно она истосковалась, просить, умолять… Но ноги уже несли ее к выходу, и она ненавидела себя за то, что не может приказать ногам остановиться. Чувство вины придавило ее, стоило ей столкнуться с Ириной Анатольевной, и теперь огромным тараном в спину, между лопаток, гнало прочь.

Она выскочила на улицу, зажимая рукой рот. Наружу рвались рыдания. Что же это такое? Почему она не смогла? Речь к бывшей свекрови была заготовлена, ночь за ночью Лора выстраивала фразы, объяснения, аргументы, и вот все рассыпалось, обуглилось на глазах и стало прахом. Что это? Страх, вина, раскаяние? Все так смешалось, что Лоре трудно было определить, какое именно чувство вышвырнуло ее из подъезда. Да и какая разница? Главное, что она сбежала. Все, что говорила Ирина Анатольевна при их прошлой встрече полтора года назад, разом взорвалось в памяти, такое же хлесткое, такое же обидное, тем более страшное, что было правдой.