Дэвид Левитан - Каждый новый день

– Марк, – говорит он рыдающим голосом. – Марк!

Это мое имя, но из его уст оно звучит не то как заклинание, не то как крик отчаяния. Я не знаю, что ему ответить.

В комнату входит мать.

– О дорогой!

На секунду она обнимает отца, потом поправляет ему галстук. Оборачивается ко мне и спрашивает, скоро ли я соберусь. Я подчищаю за собой в компьютере, выключаю его и говорю, что осталось только обуться.

Мы едем молча. По радио передают новости, но после третьего повтора мы перестаем к ним прислушиваться. И мне кажется, все мы заняты одним и тем же: перебираем в памяти воспоминания о дедушке Марка.

Судя по моим воспоминаниям, мы с ним нечасто разговаривали. Вспоминаются бесконечные рыбалки, когда мы молча и торжественно сидим в лодке и следим за поплавками. Или праздничные обеды в День благодарения, где дедушка – во главе стола: он священнодействует над индейкой с таким видом, будто это его наследственное право. Когда я был совсем маленьким, он водил меня в зоопарк. Я запомнил, как он тоном знатока рассказывал мне о львах и медведях. Я не вспомню сейчас ни этих львов, ни медведей, а только впечатление о них, которое он создал.

Бабушка умерла, когда я был так мал, что еще не имел понятия о том, что такое смерть. Воспоминания о ней – где-то на периферии сознания, хотя никуда не исчезают. Уверен, что в мыслях моих родителей образ бабушки занимает гораздо больше места. Мои же собственные мысли обращаются теперь к последним нескольким месяцам, когда дедушка начал угасать. Помню возникшую между нами неловкость, когда я стал выше его ростом и продолжал расти, тогда как он усыхал и съеживался, будто уходя в себя, годы брали свое. И все же его смерть была как гром среди ясного неба: конечно, мы знали, что к этому все идет, но не ожидали, что умрет он именно сейчас. На телефонный звонок ответила мать. Не нужно было и вслушиваться в слова, чтобы понять: произошло непоправимое. Она поехала к отцу на службу, где и сообщила ему печальную весть. Я с ней не ездил. И не видел, как все прошло.

Отец выглядит теперь так, будто стал меньше ростом. Как будто, когда умирает кто-то из близких, мы мгновенно меняемся с ними местами, вот прямо за секунду до их смерти. И на эту секунду их жизнь становится нашей жизнью, но как бы наоборот: мы движемся от смерти к жизни, от болезни к здоровью.

Рыба в окрестных озерах и речках может сегодня плавать спокойно: кажется, на эти похороны съехались все до единого рыбаки Мэриленда. Очень мало людей в костюмах, еще меньше – в костюмах с галстуками. Вижу остальных наших родственников: кузины плачут, тети тоже утирают слезы, дяди держатся стоически. Похоже, тяжелее всех переносит горе отец. К нему все подходят со словами утешения и соболезнования. Мы с матерью стоим рядом с ним, нам тоже сочувственно кивают и похлопывают по плечу.

Среди них я чувствую себя совершенным самозванцем. Я смотрю во все глаза, стараясь оставить Марку как можно больше воспоминаний.

Когда мы заходим в часовню, я не ожидаю увидеть открытый гроб, не готов увидеть тело деда лежащим вот так, прямо перед моими глазами. Мы сидим на передней скамье, и я не могу отвести от него взгляд. Так вот на что похоже тело, которое покинула душа! Если бы я смог на мгновение выйти из тела Марка (а он при этом еще не вернулся бы в него), оно выглядело бы именно так. Передо мной – мрачное и наглядное подтверждение того, что я понял уже давно: тело – это сосуд души. Всегда можно понять, когда тело пусто. Никакой гример не придаст мертвому телу вид спящего.

Дедушка Марка вырос в этом городе и всю свою жизнь был прихожанином этой церкви. Много будет сказано о нем добрых, искренних слов. Даже священник, кажется, тронут – уж на что привычный человек, – но видно, что ему нечасто приходится отпевать хорошо знакомых людей. Поднимается отец Марка. Он не может справиться с собой: слова не идут с языка, дыхание прерывается, плечи сутулятся. Мать подходит и встает рядом с ним. Кажется, вот-вот он попросит ее сказать за него речь. Но отец собирается наконец с силами и начинает говорить. Его речь временами несвязна, он перескакивает с одного на другое, порой его мысли расползаются, но говорит он то, что думает, когда вспоминает о своем отце, и все вокруг то плачут, то смеются и кивают, узнавая известные им события из жизни умершего.

Слезы подступают к моим глазам, струятся по щекам. Поначалу я этого не осознаю: я ведь на самом деле не знаю того человека, о котором они говорят; я вообще тут никого не знаю. Я здесь посторонний… вот поэтому и плачу. Из-за того, что я здесь посторонний и во всех подобных случаях буду посторонним. Я осознал это сравнительно недавно. Но можно долгое время знать что-то, просто принимая это к сведению, и не испытывать по этому поводу никаких эмоций, пока это реально не ударит по тебе. Сегодня меня ударило. С размаху. Пришло четкое понимание, что у меня никогда не будет родственников, которые однажды вдруг вспомнят обо мне и заплачут. Ни у кого из людей не возникнет ко мне чувств, подобных тем, что испытывают они к дедушке Марка. Обо мне не останется воспоминаний, как остались о нем. Никто и никогда не узнает ни обо мне, ни о моих поступках. А если я умру, от меня не останется даже тела, нечего будет ни отпевать, ни хоронить. Если я умру, никто, кроме Рианнон, не будет знать, что я вообще существовал.

Я плачу, потому что завидую дедушке Марка, завидую любому, кто способен вызвать в людях подобные чувства.

Я продолжаю рыдать, хотя отец Марка уже закончил говорить. Когда родители возвращаются на место, они садятся по обе стороны от меня и стараются утешить.

Я всхлипываю еще какое-то время, прекрасно зная, что Марк твердо запомнит одно: он плакал по своему дедушке, и ему даже в голову не придет, что это был не он, а я. Мое присутствие полностью изгладится из его памяти.

Какой это все же странный ритуал – предание тела земле! Я наблюдаю, как гроб опускают в могилу. Потом мы читаем молитвы. Я занимаю место в очереди, когда приходит время бросить на крышку гроба свою горсть земли. Никогда больше столько людей не соберутся вместе и не будут думать о дедушке Маркуса одновременно. И хоть я его совсем не знал, мне жаль, что его здесь нет и он не может за себя порадоваться.

Мы возвращаемся в его дом. Очень скоро все разбредутся и разобьются на группы, но пока наши поминки – это что-то вроде сцены для выражения печали и сочувствия. Люди делятся воспоминаниями: порой в разных комнатах одновременно рассказывают одну и ту же историю. Многих из собравшихся я вообще впервые вижу, но это не значит, что я разучился работать с памятью. Просто в жизни дедушки Марка было гораздо больше людей, чем мог вообразить себе его внук.

После того как все поели и поговорили, подходит время выпить, и потом уж мы едем домой. Мать Марка не пила ни капли, поэтому она за рулем. Темнеет. Отец Марка то ли дремлет, то ли о чем-то глубоко задумался.