Лариса Райт - Золотая струна для улитки

– А если я тебе скажу, что ты и без всякого места лучше всех танцуешь?

– Так это ты скажешь! А ты мало того, что профессионал, так еще и любишь меня. В общем, судья пристрастный.

– Действительно, – хихикает Андреа. – Твоя правда.

– Так я выиграю?

– Выиграешь.

– А если нет?

– Значит, нет. У тебя еще целая куча конкурсов будет.

– Нет, я выиграю этот.

– Конечно, выиграешь.

– А если нет?

– Si todo fuera orégano! [59]

– Злишься?

– Начинаю.

– Не злись. Ты же умная. Ты все понимаешь.

– Понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Dios mío! [60]Ты меня с ума сведешь! Ты волнуешься. Вот что я понимаю. Это абсолютно нормально. Но ненормально заражать своей нервозностью других.

– Я тебя заражаю?

– Да.

– Разве ты не хочешь, чтобы я выиграла?

– Хочу. Но не переживаю по этому поводу. Для переживаний есть море других причин.

– Каких?

«Твое здоровье, твоя беззаботность, твоя улыбка, твое счастье, твое будущее».

– Разных.

– Разные причины бывают. – Алка вертится перед зеркалом примерочной, разглаживая складки сиреневого муара на полноватых бедрах. – Какое все-таки лучше: это или зеленое?

– Мне зеленое больше нравится: оно не сборит и выглядит скромнее. Так скажи, много ли оправданий у того, кто пять лет ходит туда-сюда и мучает всех вокруг: тебя, себя, свою жену?

– Угрызения совести – раз, дети – два, устоявшиеся привычки – три, уважение к человеку, с которым живешь, – четыре. – Алла продолжает одной рукой одергивать платье на ляжках, загибая пальцы на другой. – Ну и, если откровенно, боязнь прогадать тоже присутствует. Поскромнее, говоришь… Чем тебе сиреневое не нравится?

– Да оно просто кричит «Возьми меня» и само пытается вытряхнуть содержимое на всеобщее обозрение.

– А по-моему, ничего более подходящего для свидания с любовником не придумаешь. – Зоя открывает шторку соседней кабинки: – Как вам это?

– Твои шведские родственники будут сражены видом будущей герцогини, – усмехается Андреа, оглядев длинноногую статуэтку из люрекса. – Живое рождественское дерево. А ты, Ал, кажется, в театр собираешься, а не на панель. А что касается названных причин хождения по мукам, то, извини меня, все это жалкие отговорки перед могущественной силой эгоизма.

– Думаешь, он эгоист?

– Enfant terrible [61].

– Кто? – Зоя высовывает мордочку из-за шторки, за которой меряет следующий сногсшибательный туалет.

– Инфантильный мужчина.

– Да ладно, какая разница! – Алка провожает печальным взором возвращенное на вешалку сиреневое платье и снова облачается в зеленое.

– Как какая? Ты-то развелась с мужем! – Возмущенный писк из-за занавески.

– Ну, предположим, не я с ним, а он со мной. И потом, если бы я не развелась, Андреа бы и меня сейчас в инфантилизме обвинила. Ведь так?

– Пожалуй, так. В зеленом тебе на самом деле лучше.

– Да. Наверное, ты права. Знаешь, Ань, у тебя как-то все слишком просто получается.

– А в жизни вообще ничего сложного нет: плохое – хорошее, белое – черное, доброе – злое. Человек рождается, выбирает свой путь и идет.

– А оступиться и свернуть нельзя?

– Можно. Только, куда бы ты ни свернул, конец все равно известен. Давай подержу платье.

– Смешной максимализм в твоем возрасте.

Молчание.

– Держи. Выверни рукава, пожалуйста. Ты сама-то много таких, неинфантильных, встречала?

Неделя в Италии. Двадцатилетний мальчишка – русский студент без забот, денег и жилплощади – обнимает восемнадцатилетнюю иностранную девочку:

– Поедешь со мной?

– По-е-ду, – уверенный кивок. – Where?

– В Москву. Home.

– До-мой, а сasa.

Неделя в Испании. Взрослый мужчина с изломанной судьбой, полным чемоданом проблем и неустроенной жизнью:

– Поедешь со мной?

– Нет.

– Тогда я возвращаюсь с тобой…

– Я спрашиваю, сколько решительных мужчин у тебя было?

– Достаточно.

– Ой, девочки, о чем вы спорите?! – Зоя выплывает в следующем наряде из летящих страусиных перьев на совершенно прозрачном кружеве. – Решительный – нерешительный, инфантильный – неинфантильный… Зачем эти громкие слова? По-моему, все гораздо проще. Хочет человек жить с тобой – значит, любит. Нет – значит, нет.

– Уж кто бы говорил! – возмущается Алка. – Что-то ты десять лет со своим жить не хотела.

– Во мне просто очень развито чувство патриотизма. Или, по-твоему, все должны, как наша смелая испаночка, по первому зову мчаться в чужую страну?

Андреа чувствует в носу пощипывание от запаха назревающего скандала.

– Тебе не надо со мной возвращаться.

– Я сам решу, что мне надо. Вопрос, надо ли это тебе.

«Надо! Очень надо! Ужасно надо!»

– Не надо…

– Зой, ты права. Каждый, кто хочет жить с другим человеком, любит. И ты, Ал, тоже права: не каждый, кто хочет, может. Только есть еще и такие, кто может, хочет и не живет.

– Ты обо мне? – Алка собирается всерьез обидеться.

– Что ты! Я о себе…

– Это тебе. – Наталка протягивает Андреа конверт. – Из почтового ящика торчало. Пляши. Нет, по-настоящему. Не халтурь!

Андреа рассматривает штамп. Она уже месяц ждет этого письма. Наконец-то! Наталка вытягивает шею, пытается заглянуть через плечо.

– Что там? Андреа, ты что? Плачешь? Что случилось?

Андреа отбрасывает бумажку, будто от этого резкого движения изменится смысл написанного. Лучше бы она этого не знала. Зачем полезла не в свое дело? Вот уж точно, «благими намерениями вымощена дорога в ад». Ведь никто не просил выяснять. Она смотрит на Наташу полными слез глазами.

– Несправедливо! Понимаешь? Так не должно быть!

Растерянная девчушка поднимает письмо, читает напечатанный текст.

Уважаемая госпожа Санчес-Луговая,

К сожалению, в ответ на Ваш запрос вынуждена сообщить, что направленный в нашу клинику на принудительное лечение Бельский Григорий Николаевич 1989 года рождения скончался в результате приема токсической дозы стимуляторов амфетаминового ряда.

С уважением,

заместитель главного врача

Центра наркологической помощи «Шанс»

Лалабекова С.Т.

– Он умер, этот Бельский?

– Да.

– Почему?

– Наркотики.

– Восемьдесят девятого года, это ему… – Наталка закатывает глаза, производя расчеты, – восемнадцать лет. Молодой еще.

– Молодой.

– А кто он тебе?

– Никто.

– Ну правда!

– Правда никто.

– Тогда почему ты плачешь?

– От несправедливости.

– И моя мама умерла. Она была молодая. Это тоже несправедливо.

– Да, конечно. Просто один человек очень сильно пострадал для того, чтобы Григорий жил, а он умер. Значит тот, другой, зря пострадал.

– А бабушка говорит, что в жизни ничего зря не происходит. И что если так случилось, значит, Богу угодно.