Анна Берсенева - Французская жена

– Почему же? – пожал плечами Феликс. – Целеустремленность – не такая уж плохая вещь.

– Но у меня нет целеустремленности. Есть только вот это глуповатое свойство, о котором я вам сказала.

«Сколько ей лет?» – подумал Феликс.

Это было непонятно. Она еще не вошла в тот возраст, когда время уже заметно ловит женщину в сеть морщин. Во всяком случае, морщин у нее на лице не было, хотя и молодой она тоже не выглядела.

– Нелегко вам, наверное, с этой Катюшей, – заметил Феликс.

– Что значит нелегко?

– Сдерживаться нелегко, я думаю.

– А!.. – Она улыбнулась. – Нет, нисколько. Ведь это ребенок.

– Довольно противный.

– Но все равно ребенок. В ней ничего еще не устоялось и все еще может измениться с точностью до наоборот. Да-да, – кивнула она, заметив, что по лицу Феликса скользнуло недоверчивое выражение. – Это известно не только из обычного житейского, но даже из научного опыта. Ребенок растет, его организм меняется – гормональный состав его организма, – и от этого с ним могут произойти самые неожиданные метаморфозы. Это ведь одна из причин того, что к невзрослым преступникам суд относится иначе, чем ко взрослым. Они могут полностью перемениться еще, и надо дать им такой шанс.

– Может, и так, – пожал плечами Феликс. – Только с Катюшей этой вряд ли метаморфоза произойдет. Там же сейчас уже все понятно. На мамашу ее достаточно посмотреть. От осинки не родятся апельсинки.

– Апельсинки от осинки? – Мария засмеялась. – Как трогательно вы сказали!

– Разве? – удивился Феликс.

А ему-то показалось, что он сказал пошлость, и из-за этого стало даже неудобно перед Марией.

– Ну конечно. – Она кивнула, глядя на него серьезными, светлыми, почти невидимыми глазами. – В отношении Лены вы, вероятно, правы. Но объяснять что-либо Кате все-таки не совсем бессмысленно. А значит, надо это делать. Хотя я и согласна с вами, Феликс: иногда мне хочется бросить уроки в этом доме. Если бы я не взяла на себя определенные обязательства, то сделала бы это.

– Да!.. – вдруг вспомнил он. – А какое неприличное выражение получится, если не произносить «у» открытым звуком?

– «У»? – Она уже забыла. Но тут же вспомнила и засмеялась: – Но в самом деле неприличное! Получится: «Спасибо, прекрасная задница» – вот что.

А Феликс-то думал, что ее смущают такие выражения. Думал, она, произнося их, краснеет, как гимназистка. Глупо было думать так про нее. Он вспомнил, каким твердым был у нее голос, когда она требовала, чтобы Катюша называла ее на «вы». Она была особенный орешек, что и говорить.

Они медленно шли вдоль берега Сены. Он уже шел сегодня этим маршрутом в одиночестве, и ему было хорошо. А сейчас он шел с Марией, и ему было хорошо тоже. Нет, не тоже – по-другому. Феликс с удивлением это понял.

Он наперечет знал все чувства, которые могут вызывать у него малознакомые люди. Это был неширокий диапазон – от настороженности до равнодушия. Но Мария не умещалась в этом диапазоне. Так же, как Париж не умещался в диапазоне местностей, которые были известны Феликсу до сих пор.

Эта догадка о сходстве Марии и Парижа показалась ему такой неожиданной, что он чуть не споткнулся. Но выправился и пошел рядом с Марией дальше, украдкой ее разглядывая.

В ней было что-то из его детства, но что именно, понять он не мог. А раз он чего-то не понимал в человеке, то можно было считать, что этот человек все-таки вызывает у него настороженность. Ему было как-то спокойнее считать это про Марию.

– Холодно вам? – заметил Феликс.

Сумерки быстро сменились глубокой вечерней темнотой. То есть не темнотой, конечно, огни ведь сияли повсюду. Но если настоящая темнота все-таки не могла существовать в рождественском Париже, то река дышала сыростью настоящей, промозглой.

– Да, немного замерзла, – кивнула Мария.

– Зайдем куда-нибудь?

– Пожалуй. Я выпила бы вина. Можно наскоро, у контуара.

– Зачем же наскоро? Посидим, пока вы согреетесь.

– Спасибо.

– Мерси боку?

Она рассмеялась.

Феликс и не знал, что в рождественские дни вымирают не только автомастерские, но едва ли не все кафе в Париже. Брассри, которое они с трудом отыскали, было из самых простых. Но эти, простые, как раз и нравились ему особенно: парижская простота отличалась от всего, что Феликс до сих пор связывал в своем сознании с этим словом.

Смешанный запах вина, пива и кофе витал над контуаром неотчетливо, как эхо. На табурете у контуара сидела женщина с испитым лицом. Пила она при этом, как ни странно, только кофе и вела с хозяином беседу, которая со стороны казалась светской.

Феликс уже знал, как называется состояние, в котором пребывает эта женщина, хотя и не мог точно перевести на русский его название. Впрочем, это понятие вряд ли и переводилось на какой бы то ни было язык: chez-soi – «у себя».

Всем, кто собрался этим вечером в брассри на берегу Сены, хорошо было в таком вот «у себя». Феликс сразу это почувствовал, и тоска легонько кольнула его в сердце.

Они с Марией прошли в дальний маленький зал – там как раз освободились места за столиком возле большого зеркала. Ступеньки, какие-то неожиданные полустенки, старые тускловатые зеркала – все это заманчиво усложняло пространство.

– Вы хотите поужинать? – спросила Мария.

– Нет. Просто выпью.

– Я тоже.

Подошел гарсон, и Мария попросила принести «маленькое вино». Феликс не понял, что это такое, но спрашивать не стал. Она объяснила сама:

– Это будет вино из хозяйского погреба. Такое есть во многих простых кафе. Оно тоже очень простое, не слишком выдержанное, но вкус всегда отличный. Вы не против, что я его заказала? – спохватилась она.

– Не против.

Он подумал, что «немаленькое» вино для нее дорого, наверное. Много ли заработаешь, давая уроки ленивым Катюшам?

Гарсон принес кувшинчик, к нему сыр на круглой доске.

– Вы не обиделись, что я договорилась о новой работе для вас в рождественские каникулы? – спросила Мария.

– Наоборот – спасибо. Работа нужна. А праздники я все равно не праздную.

– Но почему?

Он промолчал. Ему не хотелось это объяснять.

– А вот вы почему в праздники работаете? – спросил он вместо ответа.

– Вы имеете в виду мой урок для Кати? Но для меня это не очень работа, – ответила Мария.

– Вы же сказали, что взяли на себя обязательства.

– Да, конечно. Но это не обязательства работы. Просто я пообещала одной своей знакомой, русской, что позанимаюсь с ее правнучкой. Ее внук – то есть не внук, а племянник-внук, такой же, как для меня Нина, – купил в Париже дом, переехал сюда с семьей. И Валентину Васильевну ужаснуло то, что она увидела. Сама она живет здесь с войны: ее угнали в Германию из русской деревни, она была тогда совсем девочка, а потом попала во Францию. И вот она впервые увидела сейчас этого племянника-внука, и это показалось ей очень горько. Особенно его семья. Впрочем, вы сами видели. И она попросила меня позаниматься французским с Катей. Валентина Васильевна была так сильно расстроена, что я не могла ей отказать. Так что для меня это не очень работа, – повторила Мария. И, всмотревшись в лицо Феликса, добавила: – Я не являюсь несчастной и бедной, Феликс. Ведь вам показалось именно так, да? Я скорее то, что можно посчитать бездельницей – не очень богатой, но вполне обеспеченной. Рантье. После родителей остались деньги в банке, и я могу жить на эти проценты так, как хочу. Я не хочу много, – улыбнулась она.