Анна Берсенева - Французская жена

Усталый, что ли, этот город? Да нет, «усталый» – неподходящее слово. Но то, что Париж ни перед кем не старается, как они в детстве говорили, выпендриться, – это Феликс понимал отчетливо.

Во всей его необъятной красоте не было ни черточки напоказ. А потому и от людей этот город не требовал ничего нарочитого. Он был труден, это безусловно, в нем было много холодной отстраненности, и временность, чуждость свою здесь Феликс ощущал очень сильно.

Но это были временность и чуждость особого рода. Точно так же, он чувствовал, временно и чуждо существует человек вообще – на белом свете.

И правда, хорошо, что случайность привела его именно сюда, а не в Нью-Йорк, например. Правда, в Нью-Йорке он не был. Нигде он не был.

Феликс снова сел на ступеньки у воды. Идти вот так вдоль Сены, выпивая с видом на каждый из ее мостов, было очень неплохо.

В сумке у него лежали половина багета, сыр и бутылка вина, тоже уже наполовину пустая. Он пил вино, заедая его багетом и сладковатым, с шафранно-желтой корочкой реблошоном.

Он полюбил французские сыры с их резкими запахами, от которых Леня, например, начинал спазматически кашлять. Феликсу нравилось, что сыры эти делаются явно не из пластмассы, а что воняют они, как тот же Леня говорит, весенней деревней, – так ему к этому не привыкать. Феликс жил в деревне не один год, и резкие весенние запахи были едва ли не лучшее, что он вспоминал о том времени своей жизни.

Вообще-то он от своей деревенской жизни не открещивался: все-таки она тоже была его, не чужая. Просто он не любил о ней вспоминать и не делал этого ни разу с тех пор, как она закончилась.

Это сейчас она вспомнилась вдруг из-за вонючего сыра. Ну, и от вина он расслабился, конечно. И пусть уж себе вспоминается, черт с ней. Завтра, завтра он постарается выбросить ее из головы, ту жизнь. Как было бы хорошо, если бы удалось это сделать навсегда! Но навсегда уже не получится.

– Я мечтала об этом всю жизнь, мой родной.

Мама сидела на краю больничной кровати и гладила Феликса по лбу, убирала отросшие за время болезни волосы.

– О чем? – тупо переспросил он.

За месяц Феликс стал какой-то заторможенный, он сам это чувствовал. Мама говорила, что это просто из-за гриппа. Говорила, что такое воздействие вирусов давно известно науке. Может, это было и так, хотя Феликс ни о чем таком нигде не читал. Но ведь он прочитал еще не все тома энциклопедии Брокгауза и Ефрона, которая была у дедушки. Может, в каком-нибудь томе сказано и про то, что от гриппа затормаживается сознание. Тем более что грипп дал осложнение, и Феликс переболел еще и пневмонией.

Мама говорила, что привезла его в больницу с высокой температурой, в бреду. Как она забрала его из квартиры дедушки с бабушкой, Феликс не помнил. Наверное, температура и бред начались сразу же после того, как он потерял сознание. Во всяком случае, последнее, что осталось в его памяти, был мамин крик: «Не смейте его трогать!» – а после этого он ничего уже не чувствовал и не помнил.

– Я мечтала о том, как мы все вместе будем жить на природе, – ответила мама. На ее лице в самом деле появилось мечтательное выражение. – Слава богу, наконец разрешено продавать квартиры, уже нет этого унизительного ощущения, что ты приписан к одному месту, как крепостной. Мы продадим квартиру, купим дом в деревне и будем жить так, как мы мечтали.

«Я об этом не мечтал», – хотел поправить маму Феликс.

Но вряд ли она услышала бы его.

– Ради этого я бросила все – сцену, кино, – с тем же мечтательным выражением продолжала она. – Ведь это все тлен, Филька, это ничто по сравнению с любовью. Слава проходит, красота проходит, а любовь остается.

Мамин голос убаюкивал. Может, потому что Феликс еще чувствовал себя слабым после болезни. А может, потому что он был с ней согласен. Он тоже всегда думал, что любовь сильнее всего. И не понимал сейчас, что же есть в маминых словах такое, с чем он никак не может согласиться… Что такое?.. Сознание его плыло, уплывало, будто на лодочке…

– Мы поедем далеко-далеко… – звучал нежный мамин голос. – За быстрые реки, за высокие горы, в зеленые леса…

– В какие горы? – с трудом шевеля губами, спросил Феликс.

Он приподнял руку: ему хотелось пальцами поддержать собственные ресницы, которые прилипали друг к другу, верхние к нижним, как у старой маминой куклы, у той, что хранилась у бабушки. Если куклу положить на спину, вот как он сейчас лежит на больничной койке, то она закрывает глаза, и помешать ей можно, только если придерживать ее твердые пластмассовые ресницы пальцами.

– За Уральские горы. Там знаешь как красиво? Всюду камни-самоцветы. Может, мы даже Хозяйку Медной горы увидим. Помнишь, про которую у Бажова? Я ездила туда к Коле, и мы решили, что нет лучше места на земле. Ты там сразу выздоровеешь. И Коля тоже.

– А ба… дедуш…

Маминого ответа Феликс уже не услышал. Он и вопроса-то не договорил – ресницы у него все же схлопнулись, сомкнулись, и он провалился в сон.

Через три дня, когда его выписали из больницы, выяснилось, что зеленые леса за высокими горами, которые, Феликсу уже казалось, привиделись ему во сне, – никакой не сон, а самая настоящая правда.

Это выяснилось, когда мама привезла его из больницы домой. То есть уже не домой…

Единственная комната их маленькой квартиры была заставлена ящиками и коробками. На одну из этих коробок Феликс присел, войдя с улицы, потому что больше присесть было не на что: мебели в квартире не было.

– Мы уезжаем прямо сейчас, – сказала мама. – Ты не очень голодный, Филенька? Ты же в больнице пообедал. Потерпишь до вагона-ресторана? Там солянка безумно вкусная, я однажды ела. Ты же любишь солянку, правда?

Она была охвачена тем самым лихорадочным возбуждением, которое сменило в ней глухую тоску, иначе, конечно, не стала бы разговаривать сейчас о вагоне-ресторане, о какой-то солянке…

– Какая солянка? – растерянно проговорил Феликс. – Как это – прямо сейчас? А бабушка, а дедушка?

– Бабушка с дедушкой в больнице, – спокойно ответила мама.

– У них что, тоже грипп? – Феликс оторопел. – У обоих сразу? Это, что ли, я их заразил?

– Ну… да, наверное. Они скоро выпишутся. И приедут к нам. Навестят нас.

Мама говорила все это быстро, не глядя на Феликса. И так же быстро складывала в чемодан какие-то мелкие вещички, разбросанные поверх ящиков.

У Феликса похолодело в груди. Наверное, он умер бы, если бы мог поверить, что все это правда. Но он не мог в это поверить. Не мог!

«Мы просто переезжаем в другую квартиру, – догадался он. – Мама же выдумщица, она же всякие сюрпризы любит. Наверное, мы съездим на этот ее Урал, а потом вернемся уже в новую квартиру. Она же всегда говорила, что ей должны были бы от театра двухкомнатную квартиру дать. Вот и дали, наверное. Ну конечно! Мы в конце августа вернемся и в нее поселимся. Мне же в школу надо».