Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира

Войдя в квартиру, она не заметила, как включила весь свет — и люстру со множеством лампочек, и торшер с тремя плафонами, которые покачивались на длинных металлических дугах, и даже ночник в виде переливчатого напольного шара. Зачем она это сделала, Мадина не сумела бы объяснить. Но теперь комната была освещена так ярко, будто в ней собирались давать бал. И в этом ярком, беспощадном свете было видно, как краснеют, багровеют, становятся бурыми лицо, шея и даже руки Аркадия.

— Мадо! — воскликнул он. — Да, я повел себя малодушно. Ну, извини. Я собирался тебе… Потом, когда ты ко мне… привыкнешь.

— Привяжусь, ты это хотел сказать? — усмехнулась Мадина. — Привяжусь к тебе и никуда не денусь? Тонкий расчет! Или, — вдруг догадалась она, — ты просто хотел, чтобы я привыкла к своему новому образу жизни? То есть попросту к твоим деньгам?

По тому, как торопливо отвел глаза Аркадий, она поняла, что попала в самую точку. Он был человеком дела, а не душевного состояния и тем более не таких нюансов этого состояния, как сердечная привязанность. Конечно, он ожидал только одного: чтобы Мадина привыкла к его деньгам. А уж тогда, возможно, он и в самом деле сообщил бы любовнице о существовании жены. Если бы она, например, стала настаивать на законном браке. И любовница, здраво рассудив, разумеется, решила бы, что лучше иметь при себе богатого мужчину в неясном статусе, чем не иметь его вовсе.

Поняв это, Мадина, к своему удивлению, почувствовала, что успокаивается.

— Как ты примитивен, — сказала она. — До смешного. Или… до скучного? Да, мне с тобой просто скучно…

Последние слова она произнесла с задумчивым удивлением. И отвернулась к окну.

Октябрь в этом году выдался сухой и холодный, а дождей совсем не было. Но крыши, широкие поля московских крыш, все равно поблескивали в темноте просторно и таинственно, будто город стоял под дождем.

«Мне стало с ним скучно? — мелькнуло у нее в голове. — Или… всегда было с ним так?»

Но разбираться, с какого момента возникло в ней чувство, которое, безусловно, было скукой и ничем иным, Мадина не стала.

Сразу после этого открытия она почувствовала радость. У нее не было причин длить свои с ним отношения. Как хорошо! Она была свободна, и будущее открывалось перед ней, как бескрайние поля вот этих медных крыш. Прекрасно!

Аркадий кашлянул, напоминая о себе. Мадина обернулась и посмотрела на него с недоумением. Чего он здесь ожидает? Ведь все понятно.

— Я прошу тебя уйти, — сказала она. — Потом мы разберемся в дальнейшем. В наших дальнейших действиях. А сейчас мне скучно тебя видеть.

— Ага-ага… Ладно!

Аркадий поспешно закивал. Нетрудно было догадаться, на что он рассчитывает, — на то, что по здравом размышлении, к которому Мадина всегда была склонна, она иначе оценит ситуацию, отнесется к нему снисходительно и не станет делать резких движений.

Он быстро пошел к выходу. И вдруг, приостановившись, сказал:

— Ты просто королева, Мадо. Держишься как королева. И где научилась только?

После этого Аркадий торопливо вышел. Наверное, хотел, чтобы Мадина запомнила его комплимент. А может, был совершенно искренен в своем восхищении. Но это было для нее уже неважно.

После изумления, смятения, гнева, а потом спокойствия и даже восторга ее охватило безразличие. Ей хотелось только одного: снять ресторанное платье из переливчатого темно-голубого шелка, влезть в толстый халат, сесть за столик у окна — и чтобы ничего не было перед глазами, кроме мерцающих московских огней, и вот этого вот ночного тревожного зарева в небе, и свободного простора разновеликих крыш…

Так она и сделала, и еще бросила в бокал с мартини побольше льда, чтобы вино становилось все слабее по мере того, как будет становиться все сильнее освобождающее круженье у нее в голове.

Огни подмигивали, халат согревал плечи, вино холодило нёбо… Все, о чем следовало подумать — где теперь жить, чем заниматься, что вообще ей делать, — все казалось неважным и даже несуществующим…

Когда домофон разразился резким звоном, Мадина вздрогнула от неожиданности.

«Что ему еще? — подумала она. — Надо же, как тактично — сам дверь не отпирает!»

Поколебавшись, она все же подошла к двери. В конце концов, Аркадий имел полное право являться в эту квартиру, когда ему угодно. Лучше бы, конечно, он подождал, пока Мадина освободит жилплощадь. Однако воспитывать своего бывшего любовника она все же не собиралась.

Но, вглядевшись в экран, она увидела вовсе не Аркадия. Перед подъездной дверью стояла женщина. Разглядеть ее получше не представлялось возможным — видно было только, что она высокая, стройная и одета в длинное пальто.

— Кто вы? — настороженно спросила Мадина.

Еще в Бегичеве она читала о предприимчивости московских аферисток, об этом подробно писали все газеты.

— Ольга Золотовец, — прозвучало из динамика.

— Кто? — удивленно переспросила Мадина.

И только после этого догадалась, кто стоит перед подъездной дверью! Она так мало интересовалась жизнью, которая происходила у Аркадия за порогом этого дома, за порогом их отношений, что и фамилию-то его впервые узнала, когда ей доставили из агентства заказанные им билеты в Париж.

— Поднимайтесь, пожалуйста. Последний этаж, — сказала она, поспешно нажимая кнопку.

— Я знаю.

Мадине показалось, что голос в домофоне прозвучал насмешливо. Впрочем, это могло быть просто искажением звука.

Открыв дверь, она отступила на несколько шагов назад и ждала, когда выйдет из лифта ночная посетительница.

Но Ольга Золотовец появилась в дверном проеме так, словно не из лифта вышла, а соткалась из воздуха. В ее появлении была неожиданность. И во всем ее облике было что-то такое, что совершенно точно подходило под это определение.

Она действительно было одета в длинное темное пальто, это Мадина верно разглядела на экране домофона, а теперь было видно еще, что оно сшито из легкого и, значит, очень дорогого кашемира. Да и странно было бы, если бы жена Аркадия носила дешевую одежду. На вид ей было лет сорок, но, возможно, она была старше и просто хорошо выглядела. И седины, конечно, не было заметно в ее волосах, прекрасно подстриженных и виртуозно окрашенных, — прическа у нее была такая, словно Ольга стояла на ветру и под дождем, и от этого пряди ее волос все время разлетались, и каждая была немного другого цвета: чуть темнее, чуть светлее, а вместе — естественный русый тон.

Все это придавало ее облику стремительность и ту самую неожиданность, с которой она появилась в дверях.

— Вы знаете, кто я? — спросила она, стоя на пороге и не проходя в квартиру.

Понятно было, что она не привыкла вести беседу «с подходцем» или, как называла это Мадинина мама, разводить антимонии. Это Мадине понравилось.