Елена Константинова - Жизнь как жизнь и фэн-шуй в придачу

Дверь открыла баба, удивительно напоминающая большую жабу. Глазки навыкате, необъятный зеленый халат и габариты: метр семьдесят на метр семьдесят. При полной шарообразности туловища короткие жиденькие волосенки создавали эффект несообразно маленькой головки, ошибочно пристроившейся на мощной шее. Жаба встала, уперев руки в бока и перегородив собой проход, и строго квакнула:

— Ну?

— Что? — растерялась я, не ожидая такого «приветствия».

— Чего надо? Счетчик, что ли, смотреть будешь? Так на той неделе муж оплатил.

— Нет, вы ошиблись, я не из Энергонадзора.

— Тогда чего тебе?

— Вы разрешите войти?

— Это еще зачем?

— Ну, чтобы не говорить на лестнице.

— Об чем это мне с тобой говорить надо?

— Видите ли… вы ведь — Валентина Михайловна?

— Ну?

— Вместе с вами работает Петухов Вениамин, так ведь?

— Ну?

— Понимаете, я — знакомая его матери. Вениамин куда-то исчез. И мы вот пытаемся узнать, что с ним.

— Слышь, ты чего, правда с этими жидярами дружишь?

— С кем?

— Ну Венька этот твой, жидяра ж колированный. И мать его, значит, тоже. Они ж хитрожопые, чего с ними знаться? Дурой быть надо.

— Эт-то почему?

— Ну смотри сюда: сынок пропал у этой жидовки, так? А бегаешь ищешь его — ты. А жидовка хитрожопая сидит себе дома и телик смотрит. Что, не права я?

— Нет, зачем вы так? Мать очень переживает.

— Ну и где она с ее переживаниями?

— Тем более, при чем здесь национальность?

— А при том, что все они — одним миром мазаны, какого ни возьми, сидят у нас на шее и кровь сосут, паразиты. Ты, вон, как коза драная, скачешь, закоченела вся, что я — не вижу? А жидярам этим и горя мало. Собрать их всех и — поганой метлой да в их Израиль. Дышать людям легче станет.

— Вы знаете, я пойду, наверное.

Я ринулась вниз по лестнице, а вслед неслось:

— Да не будь ду-у-рой…

Господи, домой, домой!!! Хватит с меня! Глупости, злобности — хватит. Бедный Венька — он-то сидел с этой бабой бок о бок ежедневно по восемь часов кряду. И — голову даю на отсечение — все те помои, что добрая сотрудница взбалтывала сейчас, с превеликим удовольствием она выливала на Веньку. И внутренний голос подсказывает мне, что он не отвечал бедной женщине на доступном ее пониманию диалекте. Вернее всего — он вообще ей никакие отвечал.

Ты фыркала, когда он пытался пожаловаться на предвзятое отношение по национальному признаку? Как же — нежности какие: кто-то когда-то что-то сказал — чем не повод носиться со своими обидами как курица с яйцом?! А если бы тебя вот так — с детства — везде тыкали мордой в то, что ты — не такая, ты — уже родилась не такой?! Да я бы, наверное, морды бить начала, эти тупые, наглые морды. Интересно, действительно начала бы, пусть хотя бы в переносном смысле? Или сжалась бы в комочек, спряталась в свою раковинку и свела бы общение с этим враждебным миром до минимума? Не знаю. Честно говоря — не знаю…

Людмила позвонила поздно ночью, когда дети уже благополучно улеглись спать, а я дожаривала котлеты для их завтрашнего обеда (должны же они что-то найти в холодильнике, когда вернутся из школы, а вермишель можно и утром сварить). Голос у нее был явно невеселый.

— Ну что? Ты можешь что-то сказать уже?

— Могу. Толку — никакого. С Сашкой разругалась. В общем — глупости все это, игра в детективов.

— Подожди, давай по порядку.

— Ну, давай. Обошли мы с Сашкой четыре адреса.

— Ого!

— Да одного дома не было, второй придурок начал приставать ко мне, Санька с ним чуть не подрался. А еще две тетки понарассказывали всякой чепухи, а по делу — ничего. Зато потом Санька взбесился, сказал, что больше ни сам дурью маяться не будет, ни мне не позволит. Дескать, у меня есть свой ребенок, а я, как кукушка, забросила его и невесть чем занимаюсь. Я, конечно, в долгу не осталась. Кто деньги в семье зарабатывает? Он, что ли, в конторе своей? Да его зарплаты ему же на маршрутки еле хватает, чтобы до своей работы добираться! В общем, капитально поругались. Он чуть к матери своей не ушел. Хорошо, Санька-маленький проснулся, вцепился в него, ну, папочка и растаял, отложил уход. Но со мной не разговаривает. Так что я — пас.

— Все ясно. Люд, а с мамочкой Вениамина ты говорила? Может, он нашелся уже? А мы, как идиоты, бегаем неизвестно где…

— Да нет же! Говорю — с Санькой ругались. Начали по дороге, а потом — дома доругивались уже в полную силу. Если б я сейчас Изиде позвонила, он бы меня прибил.

— Чего сделал? Люд, ты о ком?

— Ну, это я фигурально. Но я даже тебе потихоньку звоню. В туалете заперлась, чтоб он не слышал. Потому что, если хоть слово про Веньку услышит, снова скандал закатит. Оно мне надо сейчас?

— Люд, а делать-то что?

— Откуда я знаю? Давай завтра поговорим, а то у меня сегодня перебор отрицательных эмоций.

Завтра — так завтра. Завтра — это хорошо. Утро вечера, говорят, мудренее. Наверное. Хотя бы потому, что вечером, когда вся дневная сутолока отходит, наконец, на задний план, в голову начинают лезть всякие-разные мысли, проблемы кажутся неразрешимыми, страхи возрастают до вселенских размеров, и ты, будучи не в состоянии справиться со всем этим, ворочаешься с боку на бок и с ужасом фиксируешь, что для сна времени осталось всего ничего, а сна — ни в одном глазу, а завтра — рабочий день…

А утро — распланировано по секундам, утром все делается автоматически, и не то что рефлексировать — вздохнуть лишний раз некогда.

Дух переводишь, проскочив проходную и добежав, наконец, до рабочего места. Все. Успела. Вот теперь можно, включив компьютер и уставившись в монитор немигающим взглядом, попытаться осмыслить текущую ситуацию. На свежую утреннюю голову, что ни говори, лучше думается… Правда, здорово мешают сотрудники: обсуждают вчерашние сериалы, мужей, детей, погоду и политику, пьют чай и устраивают перекур, принося из курилки ворох свежих сплетен. Но при некотором усилии можно, абстрагировавшись от коллектива, сконцентрироваться на своем.

Что же мне теперь делать-то? Ехать после работы по новым адресам? Их еще — ого сколько. На Людку, судя по всему, больше рассчитывать не приходится. Саша — человек мягкий, но всему есть предел, а Людмила — женщина умная и переступать этот порог, естественно, не будет. Своя семья дороже.

Нет, ну а мне это надо? У меня, что ли, нет семьи? И делать мне нечего, и жить мне скучно? Своих проблем — выше крыши.

Но Веньку-то — жалко? Конечно — жалко. Как ухитрился прожить он на свете тридцать лет, оставаясь таким неприкаянным и одиноким? Спрятался от людей в книжках? Книги — умные собеседники. И книги не обидят. Но невозможно же человеку прожить без друзей! Тем более — молодому парню! А ведь, по сути, никому до него нет дела, никто не обеспокоился его исчезновением.