Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

Когда после семи вечера я оторвалась от бумаг, то едва не разразилась смехом: Хлое, как обычно, придется меня ждать, старые привычки возвращались на всех парах. И это был отличный знак для моего морального тонуса. Ну да, есть вероятность, что жизнь действительно может продолжиться. Я немного поколебалась, не заехать ли хоть на несколько минут в больницу проведать Ксавье, но боялась растратить дивиденды, полученные за последние несколько часов: нужно было удержаться на этой позитивной ноте. Мне не хватало смелости столкнуться с его хмурым видом, не было сил смотреть на него, когда он отводит глаза, говорить с ним, не получая ответа, завязывать сражение, когда он отказывается прикладывать усилия, чтобы выиграть собственную битву. И неважно, что я прекрасно отдавала себе отчет в том, что стоящие перед нами вызовы несравнимы. Завтра, я подумаю об этом завтра. Бросить его в больничной палате? Я ненавидела себя. Но мне так нужна была передышка. Из-за чего конкретно мы поругались? Я нехотя погасила лампы в залах, опасаясь, как бы меня не атаковали мои новые демоны, стоит мне переступить порог галереи. Она защищала меня. Я хотела бы остаться здесь наедине с собой, еще немного насладиться затишьем посреди бушующего вокруг хаоса. Приходилось признать, что при мысли о том, что я увижу детей и должна буду ими заниматься, на меня наваливалась усталость. Как они отреагируют на новость о том, что я возобновила работу и мало пробыла с их отцом? Я отправила домой сообщение, предупредив об опоздании. Я отказывалась торопиться, мне нужно было хоть ненамного отложить погружение в болезненную реальность. Я запахнула пальто и окончательно рассталась с галереей, пообещав ей, что завтра приду опять. И ночью буду усердно шевелить извилинами в поисках алгоритма действий, потому что не собираюсь надолго бросать Ксавье одного. Я обязательно буду ездить к нему, но стану меньше сидеть в палате. Буду рядом с ним достаточно, но не целые дни. Жизнь без него была все невыносимее.

Мне нравилось, что на улице никого нет и я наедине с собой. Я успела сделать несколько шагов, и тут меня позвала музыка, вырывавшаяся из музыкальной мастерской. Оттуда часто доносилась игра на струнных, но обычно это проверяли, как настроены инструменты. Иногда звуки бывали скрипучими и совсем не гармоничными. Во всяком случае, никогда я не слышала целые фрагменты произведений, причем в идеальном исполнении, как сегодня вечером. Я как будто узнала сюиту для виолончели Баха. Это было сильнее меня, я застыла на месте, прислушалась. Утерпела и не подняла руку, призывая смолкнуть дальние шумы города, чтобы оставалось только это гипнотизирующее вибрато. Я прикрыла глаза и сосредоточилась на музыке. Разрешила себе прожить эти последние мгновения, когда я могла забыть обо всем. Тяжелый, мощный звук шел откуда-то издалека, из недр земли, как почудилось мне. Все мое естество пульсировало в унисон с ним, сводя восприятие окружающего мира к чему-то глубинному, сущностному. По щеке потекла слеза. Я удивилась: откуда она взялась? Эта капля соленой воды жила собственной жизнью. Эмоция в чистом виде, не имеющая ничего общего с моими теперешними испытаниями, примитивная реакция тела на призыв музыки, моя обострившаяся впечатлительность.

— Ава, детка, — послышался шепот.

Я вздрогнула: в дверях стоял Жозеф, владелец мастерской музыкальных инструментов, и знаками подзывал меня. Он показался мне еще меньше ростом, чем всегда.

— Заходи, послушай здесь, а то простудишься.

— Нет, не хочу мешать.

— Заходи, тебе будет полезно.

По его взгляду я поняла, что отец поделился с ним нашим несчастьем. Разве я не предупредила Хлою о своем опоздании? Что мне мешает еще чуть-чуть продлить удовольствие? Все равно дети обидятся и будут дуться. Так что пятнадцатью минутами больше, пятнадцатью минутами меньше… наслаждение искусством того стоило. Я вошла вслед за Жозефом в его лавку, где не бывала уже много лет. Как ему удается работать посреди хаотичного нагромождения разномастных предметов, да еще и в полумраке, — загадка. Единственным источником света были лампочки на нескольких верстаках. К потолку были подвешены скрипки — они словно парили в воздухе. Несколько виолончелей и контрабасов стояли, прислоненные к стенке, и послушно ждали, когда ими займутся. Другие инструменты, разобранные на отдельные детали, тоже дожидались очереди, пока Жозеф вернет им молодость. Рубанки и долота расположились на страже вокруг тщательно обработанных корпусов. Умелость и страсть мастера проявлялись в каждой детали. Вся его жизнь заключалась в этой мастерской. Смесь запахов дерева, смолы, терпентина и канифоли атаковали обоняние. Умиротворяющую теплоту вносили мягкие переливы красного и палисандрового дерева. Как удивительно — у моего маленького и не имеющего возраста соседа я вдруг почувствовала себя необыкновенно легко, почти блаженно. Как если бы меня перенесли в параллельный мир, в туннель, ведущий в неведомую, но не пугающую, а утешающую страну. Жозеф потянул меня через коридор с низким потолком в комнату, в которой я никогда не была. Мы подходили ближе, и звуки расправляли крылья, набирали громкость и объем, а все ощущения наливались растущей силой. Даже такой дилетант, как я, мог оценить высочайшее мастерство исполнения. Хотелось приблизиться к источнику этой красоты, узнать, кто ее творец. Мы вошли, и Жозеф отступил в сторону, жестом пригласив меня сесть на диван, но я не могла сделать последние шаги. Мне едва удалось скрыть свое потрясение: на виолончели играл Саша. Его освещал мягкий рассеянный свет, а лицо частично оставалось в тени. Я изменила положение, чтобы лучше видеть его. Он ли это? Разве такое возможно? Почему он здесь? Что он делает у моего соседа? То есть он не только дирижер, но и виолончелист? Хотя ничего удивительного, что дирижер играет на одном или даже нескольких инструментах. Просто у меня и в мыслях не было спрашивать его об этом. Какая же они с женой необыкновенная пара… Музыка составляет всю их жизнь, и значительного куска этой жизни они, увы, лишились.

Он играл, прикрыв глаза, буря эмоций проносилась по его лицу: он страдал, любил, улетал куда-то вдаль. Такой загадочный в обычной жизни, в потоке музыки он раскрывался, увлекаемый во вселенную, ключом к которой владел он один. На лбу у него выступил пот. Как долго он играл? Возможно, несколько часов подряд. Я сидела в своем кабинете и ничего не слышала. У зала в глубине галереи общая с музыкальной лавкой стена, и я могла бы насладиться музыкой, но не узнала бы, кто ее исполняет. Саша закончил один фрагмент и перешел к следующему без малейшей паузы, несмотря на явную усталость. Он сбрасывал напряжение, избавлялся от груза на сердце, выплескивал эмоции. Я позавидовала его способности выразить кипящую в нем ярость. А потом он открыл глаза, и они остановились на мне. Зрачки были расширены, он пребывал в трансе, не замечая ничего вокруг. Я была заворожена. Погрузившись в свой мир, он споткнулся на одной ноте, иронично усмехнулся, подтрунивая над самим собой, его голова пару раз дернулась, и вот уже тело опять контролирует инструмент, а Саша уносится в свои небесные сферы. Вряд ли нашелся бы человек, которого не околдовало это зрелище.