Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

— Как Титуан?

— Лучше… Пришли папа, Кармен и Идрис и помогают нам организовать охоту за сокровищами.

Никакой реакции.

— Ксавье, скоро его день рождения… выслушай меня и не перебивай. Я с самого начала была права: детям нужно видеться с тобой. Не буду извиняться за то, что произошло. Я знаю, что ты страдаешь, что тебе плохо, и я готова помочь тебе…

— Ава…

— Позволь мне договорить. Ты должен сделать так, чтобы быть дома в этот день. Тебе осталось десять дней, за которые ты обязан встать на ноги…

— Я не смогу, меня не отпустят, и ты это знаешь.

Он заблуждался или врал мне, потому что врачи убеждали меня в противном, а он и только он отказывался выздоравливать.

— Вообще-то должны отпустить… Но не важно, в любом случае я договорюсь о временном разрешении, ты его получишь и приедешь.

— Боюсь, что не справлюсь…

— Я не оставлю тебе выбора, приеду завтра утром, и мы поговорим с твоим реабилитологом. А на днях тебя осмотрит хирург и определит дальнейшую тактику.

Ксавье с всхлипом втянул в себя воздух, и я услышала, как он устал и раздражен. На кого он злится — на меня? На самого себя?

— Мне пора. Целую тебя.

Назавтра я приступила к реализации своего плана и приехала незадолго до начала сеанса. Дождалась в коридоре реабилитолога, описала ему ситуацию и попросила оценить аргумент, который я нашла, чтобы расшевелить Ксавье. Мое предложение ему скорее понравилось, хотя он и уточнил, что это в компетенции лечащего врача — выписать из больницы или ограничиться пропуском на один вечер. Пусть так. Надеюсь, он примет правильное решение, это и в его интересах…

После окончания занятий реабилитолог позвал меня в палату и перед уходом сообщил Ксавье свои планы.

— Через два дня мы тебя поднимем, Ксавье, — заявил он. — Тебе будет более чем полезно перейти в вертикальное положение.

Муж в ответ поморщился, он не был в этом уверен. Сделав свое предупреждение, реабилитолог вышел из палаты и оставил нас наедине.

— Хорошая новость? Как ты считаешь?

Никакого ответа. Ксавье долго собирался с силами, после чего все же заговорил:

— Ты встречала мужа женщины, которую я сбил?

Я едва не согнулась под свалившимся на меня тяжким грузом, и мне не удалось это скрыть.

— Ага, встречала… у тебя написано на лице… Ты не умеешь врать, Ава. Что с ней?

Мне было трудно уклониться от ответа, я молчала, но Ксавье довольно точно расшифровал мою реакцию.

— Плохо… да? Она в плохом состоянии?

— Послушай, Ксавье… мне известно, что ей плохо физически, что ее моральный дух на нуле, она не знает…

Я прикусила язык, поняв, что едва не совершила громадную ошибку. Чтобы защитить его, достаточно было выдать в общих чертах врачебное заключение, и ни слова сверх того.

— Чего она не знает?

Меня трясло. Ксавье ухватился за штангу над кроватью, постарался приподняться и приблизиться ко мне. В его глазах сверкала злость.

— Отвечай! — заорал он. — Скажи все, что тебе о ней известно!

— Ее зовут Констанс. Она скрипачка.

Он изменился в лице и еще сильнее вцепился в штангу, я испугалась, что у него лопнет вздувшаяся на предплечье вена.

— Ты говорила, что ее рука серьезно повреждена.

Я прикрыла глаза, чтобы мобилизовать всю свою храбрость, и тут же открыла их.

— Да, ладонь, локоть, ключица… и она не знает, сможет ли однажды взять в руки скрипку.

Он тяжело откинулся назад, застонал от боли и схватился за ребра. Я в панике бросилась к нему.

— Господи, Ксавье, ты что-то повредил себе… Я пойду за врачом.

— Нет! — завопил он. — Я заслуживаю мучений.

— Ты свихнулся?

Он вытянул шею и испепелил меня взглядом.

— А ты хотела, чтобы я отмечал день рождения?

Его агрессивная реакция заставила меня отшатнуться. Таким я его еще никогда не видела.

— Как ты смеешь говорить со мной о подарках, торте и охоте за сокровищами, когда я уничтожил жизнь этой женщины?

— А как насчет жизни твоих детей? — закричала я в свою очередь. — Она что, не имеет значения? Я понимаю, все это терзает тебя, но твои мысли больше занимает не известная тебе женщина, чем они! Твои дети! Разве я заблуждаюсь, Ксавье? Подумай немножко, не отвечай сразу. Потому что я не готова забыть твой ответ.

Он уткнулся в стенку, прячась от моих упреков.

— Оставь меня, Ава.

— Ты прав, я ухожу. Не жди меня сегодня днем, я не приду. Буду в галерее. Я нужна отцу, нужна Идрису, нужна моим авторам. А тебе, судя по всему, нет…

Мой голос сорвался, но я быстро взяла себя в руки, негодование подпитывало меня.

— Ты отказываешься от моей помощи… Ты не искупишь свою вину перед Констанс и Сашей, молча загибаясь на этой койке… Кстати, Саша — это ее муж.

Дальше мои нервы не выдержали, и я выскочила из палаты, хлопнув дверью.

Полчаса спустя я завернула за угол и застыла перед галереей. Я поняла, что лишила себя главнейшей составляющей своего существования. Работа в галерее жизненно важна для меня — эту мысль я подсознательно прятала от себя. И вот теперь она вынырнула на поверхность… Сегодня понедельник, все закрыто. Я огорчилась, что не могу поздороваться с соседями по моей улице, но нет худа без добра: так я избегала расспросов, для которых еще слишком слаба. Если здешние обитатели догадаются, что я совсем без сил, они кинутся помогать — для самых давних из них я все еще маленькая девочка, ведь на их глазах я росла и расшибала коленки на булыжнике мостовой. У двери я легко, на автомате, нашла в сумке ключ, который все это время лежал в ней. Когда я вставляла его в замочную скважину, моя рука задрожала от нахлынувших воспоминаний о вернисаже. О том, как радовался Идрис. И я. О реакции впечатленных его полотнами гостей. О растерянности отца, сообщившего мне о трагедии. Об испуге Кармен. О моем смятении. Все эти картины сменяли одна другую, сталкивались и переплетались. Я обязана отвлечься от них, ведь я пришла сюда не за очередной порцией потрясений. Тоске и переживаниям в галерее не место. Она должна оставаться святилищем. Войдя внутрь, я сразу почувствовала себя защищенной, недосягаемой, словно больницы, увечий Ксавье и его подавленности больше не было, а наша жизнь не рухнула. Я бросила на пол сумку и не спеша принялась заново осваивать свой мир, свою вселенную. Я обходила зал за залом, втягивала носом запахи краски, полотен, пробегала пальцами по скульптурам. Была приятно удивлена тем, что одна из работ Кармен продалась. Ни она, ни отец мне ничего об этом не сказали. А может, пытались, но я их не услышала. Одно из полотен Идриса тоже будет продано в ближайшие дни, а я и этого не знала. Я втайне обрадовалась, узнав, что моя картина покупателя не нашла. Она по-прежнему так же волновала меня, мощь эмоций, излучаемых ею, вызывала трепет. Вопреки тому, что я обещала Идрису, я бы огорчилась, узнав, что кто-то будет ею наслаждаться, тогда как я едва успела с ней пожить. Чем больше я прохаживалась по галерее, тем глубже погружалась в меланхолию, от которой меня знобило. Галерея была какой-то пыльной, заброшенной и совершенно не похожей на ту, какой она бывала раньше. И дело не в том, что был выходной: я нередко приходила в нее по понедельникам, но у меня никогда не возникало этого неприятного впечатления. До сегодняшнего дня. Я прислонилась к дальней стенке: отсюда было удобнее рассматривать все залы. Отец старался, как мог, но он отошел от дел четыре года назад, и у него было не столько энергии, сколько раньше, а глаз стал менее зорким. Повсюду лежала пыль, несколько лампочек перегорело, возле некоторых работ пропали этикетки, и их не восстановили, на столе я нашла стопку не вскрытых писем. Ни единого шороха — галерея, лишенная жизни, задыхалась. Хотя, возможно, это следствие того, что я ее временно забросила? Не обязательно. Я почти никогда не отсутствовала так долго. Во всяком случае, такого не случалось с безумного периода моих стажировок за границей. Обычно после трех недель летнего отпуска я без усилий втягивалась в водоворот нового сезона, и мне не требовалось долгой адаптации — я с места разгонялась до ста километров в час. При этом я не задавалась каверзными вопросами, и мне не приходило в голову, что кое-какие вещи нужно переделать или улучшить. Да я этого и не делала ни разу с тех пор, как возглавила галерею. А сегодня, когда я так надеялась, что с ней мне будет легче, что она поможет забыть о неприятностях, я удивленно хлопала ресницами, возобновляя знакомство с ней. Неужели я позволила галерее состариться, обветшать и ее угасание прошло мимо меня? Ответственна ли я за ее запущенность? Кто его знает, может, я все вижу в мрачном свете из-за своего душевного состояния… Хотелось бы, чтобы так, я бы с удовольствием на это понадеялась, но, боюсь, это был бы самообман. Я не могла позволить ситуации и дальше усугубляться.