Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

— Представляешь, дитя мое, — прошептал мне на ухо Жозеф, — это дирижер с мировым именем. Он позвонил мне сегодня днем, непринужденно представился и спросил, пущу ли я его в свою мастерскую поиграть. Мне стало ясно, что я умер и попал прямиком в рай. Когда-то он входил в число лучших виолончелистов мира, а сегодня его выступления с оркестром восхищают даже самых требовательных критиков. На таком уровне это уже больше, чем талант… Я открыл мастерскую только для него, ему требовалось спокойствие и возможность сконцентрироваться. Не представляю, что он здесь делает. Я сейчас вижу сон и молю Господа, чтобы сон этот длился как можно дольше.

Детский восторженный голос взволнованного до глубины души старого мастера глубоко растрогал меня. Жозеф не мог прийти в себя от того, что с ним происходило, а я не могла прийти в себя от того, что узнала о Саше. Об этом человеке, с которым пересекалась в больнице несколько недель подряд. Я вспомнила, как он упомянул свою профессию… с какой скромностью…

Вдруг музыка смолкла. Саша долго сидел, не шевелясь, упершись лбом в гриф, со смычком в руке, с закрытыми глазами, как будто окончательно выдохся и не торопился опуститься на землю. Меня охватила паника, мне было нечего здесь делать. Но Жозеф схватил меня за руку и потащил за собой. Убежать я не могла и не знала, куда деваться.

— Маэстро, — обратился к нему старик.

— Да, Жозеф, — ласково и почтительно ответил музыкант, вставая. — Я же просил называть меня Сашей. Вы тут хозяин.

Жозеф с трудом скрывал волнение. Мне понравилось, что Саша проявляет такое уважение к этому пожилому господину, который продолжал купаться в своем волшебном сне.

— Я позволил себе пригласить свою подругу. Позвольте представить вам Аву, она владелица художественной галереи по соседству. Я хорошо знал ее деда и отца.

Я встретила пронизывающий взгляд черных Сашиных глаз.

— Да, когда я шел сюда, мне попалась галерея.

Он явно был удивлен, откуда ему было знать, что это моя галерея.

— Очень приятно, Ава, — искренне улыбнулся он.

Какой контраст с нашим первым знакомством!

— И мне, Саша.

Он обратился к Жозефу:

— Могу я вам ее доверить? — спросил он, показывая на свою виолончель. — У вас она будет в большей безопасности.

От восторга у Жозефа на щеках проступили красные пятна.

— Конечно… На сколько вы приехали к нам?

— Не представляю… Я здесь по личным делам.

— Сохраню ее сколько надо и позабочусь о ней, не беспокойтесь. Приходите играть, как только захотите.

— Благодарю вас, Жозеф.

— Не за что. Для меня это большая честь и подлинное наслаждение.

Они оба проявляли уважение друг к другу.

— Господа, я вас оставлю, меня ждут дети. Уже поздно.

— Конечно же, Ава, милая, — кивнул Жозеф.

Он подошел ко мне, взял за руки.

— Если тебе что-то понадобится, помни, что я рядом.

Я сердечно обняла его.

— Спасибо, Жозеф.

— Теперь мы будем видеть тебя чаще?

— Да… Я теперь буду работать в галерее…

— Это значит, что Ксавье стало лучше?

Что я могла ответить? Я ограничилась вялым и ничего не означающим пожатием плеч. После чего обратилась к искоса наблюдавшему за нами Саше.

— Спасибо за эти несколько минут вне времени и пространства…

— Рад был.

— До встречи, — выдохнула я.

Выйдя на улицу, я, сама того не желая, обернулась. Они перешли в мастерскую с инструментами и что-то обсуждали, рассматривая скрипки и виолончели и иногда ласково дотрагиваясь до них. По всей вероятности, Саша почувствовал, что за ним следят, обернулся и улыбнулся мне. Я ответила ему тем же и помахала рукой. Загадка, но напряжение куда-то ушло, и я вернулась домой более легким шагом. Почти как раньше.

На следующий день я отвела Титуана в школу и сразу же отправилась в галерею. Впервые после аварии я вела себя так, как если бы жизнь продолжалась. Это сбивало с толку. Возбуждало. Вызывало в душе колющие намеки на вину. Я, как могла, оттягивала посещение больницы из-за боязни враждебной реакции Ксавье и нежелания рисковать тем, что моя вновь обретенная уверенность в себе — как физическая, потому что я опять следила за своей внешностью, так и профессиональная — не устоит против мрачного настроя мужа. Тем не менее у меня не получалось не думать о нем. Мне было стыдно, что я веду себя как в обычной жизни… при том, что ему очень плохо. Я не забывала об аварии, о переломах и всем прочем, но нуждалась в чем-то позитивном, в свете, я хотела поделиться с ним этим светом, убедить его, что все возможно, что это стоит приложенных усилий и он должен бороться, чтобы выбраться из мрака и выздороветь.

За ночь новость о том, что я вернулась к работе в галерее, облетела квартал — Жозеф постарался, — и я еще даже не успела приступить к повседневным делам, а соседи один за другим начали наносить мне визиты и осыпать нас с Ксавье подарками: первое издание «Красного и черного» и старинную энциклопедию фауны принесла Анита, два букета полевых цветов — по одному в палату Ксавье и в галерею — цветочница Сибилла, а давние соседи-булочники пришли с моими и мужа любимыми сладостями. Я еще не успела предупредить папу, что я в галерее, а он уже был тут как тут — хотел воочию убедиться в правдивости слухов. Его удивление, а заодно и облегчение, равно как ободряющие слова, пролились бальзамом на мои раны. Я изложила свои соображения насчет необходимости придать новый импульс нашей галерее. Он внимательно выслушал мои планы, при этом я понимала, что говорю ему все это только из уважения, из вежливости, чтобы поставить в известность. Поскольку отныне он может только советовать, а последнее слово за мной. Внутренний голос, который я решительно заставила замолчать, все же успел шепнуть: теперь это моя галерея, а не его . Папа пробыл со мной не долго.

— Ты напоминаешь меня вскоре после отъезда твоей матери.

И он ушел, оставив меня наедине с этими словами, которые, не понимаю почему, взволновали меня гораздо сильнее, чем я ожидала.

Информация долетела и до Кармен. Я услышала, как она распевает на другом конце улицы. Бросив велосипед на тротуаре, она влетела в галерею. Застыла передо мной, театрально перекрестилась, приложилась губами к воображаемому церковному медальону на воображаемой цепочке и послала небу воздушный поцелуй.

— Да будет благословен тот, кто указал тебе путь к галерее!

Я весело рассмеялась, этот смех был словно маслом по сердцу, а она бросилась ко мне и обняла.

— Не сомневайся, Аванита, постепенно все наладится!

Возможно, она преувеличивала, когда связывала с галереей окончание наших бед, но я на нее за это не обижалась. Кармен была права, немного оптимизма не повредит. Я с изумлением констатировала, что у нее чистые руки и ногти без следов глины. Она точно появлялась здесь чаще, чем в своей мастерской, поддерживая папу, как могла. Эти чистые руки не сочетались с ее образом, они были ненормальными. Ухоженные руки Кармен удручали не меньше, чем упадок галереи. Но я пришла, и она сможет вернуться к творчеству. Она налила себе кофе, осуществила ритуальный хозяйский обход залов и, явно успокоившись, поставила меня в известность, что, по ее мнению, я обязана взять бразды правления в свои руки. Ее было трудно обмануть, и, хоть я крутилась и так и этак, уклоняясь от ответов, она выудила у меня информацию о Ксавье: