Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

Ближе к полудню заявилась Кармен. Кое-что все же не меняется, и это прекрасно. Судя по ее осунувшемуся лицу с черными кругами, она провела ночь с руками по локоть в глине. Волосы она укротила посредством разноцветной ленты, следы глины остались у нее на щеках, она явно не успела поспать и забыла зайти в душ. Я обожала такое ее состояние — настоящий глоток свежего воздуха.

— Аванита, дорогая! Мне бы не помешал бокал вина! Но одна я не пью, так что приглашаю тебя на обед.

Обед… Я выглянула на улицу. Он не придет, это уж точно.

— Ты ждешь кого-то?

Я покачала головой.

— Нет, естественно, нет.

Вскоре мы закрыли галерею. На улице я не сумела помешать себе оглядываться, сворачивая шею. У меня оставалась слабая надежда. Но на что, интересно, я рассчитывала? Тем более в компании Кармен.

— Ты точно никого не ждешь? Может, своего большого зверя… Он наконец-то осмелился выползти из берлоги?

Она громко расхохоталась, у нее был прекрасное настроение.

— Большой зверь разъярен, Кармен.

Она тут же стала серьезной.

— А львица обороняется, если я не ошибаюсь.

— Она защищается, чувствуешь разницу?

Кармен остановилась посреди улицы и схватила меня за руки.

— У вас проблемы?

— Не хочу об этом говорить. Бесполезно и причиняет боль.

— Ава… ты не справишься, если будешь все держать в себе.

— Я делаю что могу с тем, что у меня есть, Кармен. А тебя просто прошу быть наготове, если ты понадобишься детям.

— Вы с Ксавье два сапога пара: всякий раз, заходя к нему, я из кожи вон лезу, чтобы заставить его заговорить, а он нем, как могила. И еще… должна признаться, что я его предостерегла.

— Насчет чего?

— Мы все согласны, что он пережил нечто жуткое и у нас не получится поставить себя на его место. Но это извиняет не все. Мы, по-твоему, слепые? Твой отец, я, даже Идрис — всем нам интуиция подсказывает, что у вас что-то неладно…

— Что ты ему сказала, Кармен?

— Что если он и дальше будет себя так вести, он тебя потеряет.

— Спасибо, что попыталась встряхнуть его. Но он хочет, чтобы его оставили в покое.

— Ты имеешь право жить, не забывай.

Ее беспокойство было осязаемым, но я бы предпочла сменить тему. Я взяла ее под руку, и мы пошли рядом.

— Ты повторила слова Ксавье… Расскажи мне лучше о своих работах, пока я не нагрянула к тебе в мастерскую!

Она ругнулась на родном языке, но мою просьбу выполнила.

Стемнело. После обеда с Кармен я вернулась к работе, ко мне зашли несколько потенциальных клиентов, а один из художников принес новое полотно. Прораб явился, чтобы в последний раз оценить помещение перед началом косметического ремонта, который должен быть обязательно закончен к вернисажу. И закрыться на ремонт нельзя, об этом я уже его предупредила. Значит, нужно продумать алгоритм и приводить в порядок зал за залом, по одному. Я выбрала наиболее удачные картины каждого из моих художников и выставила их в залах, где не было маляров. Остальные полотна, в том числе самые хрупкие, перебрались в мой кабинет и в кладовку, которая служила кухней. Из-за этих перемещений в галерее поселилась особенная тишина, в которой каждый шорох, каждый звук отзывался эхом. Поздно, я уже должна быть дома. Бедняжка Хлоя, боюсь, скоро она откажется от нас, не выдержав регулярные переработки и царящую в доме мрачную атмосферу.

Как раз когда я была готова уйти, мне послышалась музыка за смежной стеной. Воображение шутило со мной злые шутки. Я, конечно, просто мечтала. Мечтала о немыслимом, о запретном. Я быстро пробежала по трем залам и приложила ухо к стенке. Действительно, звуки шли оттуда, из-за стены. Кто-то играл. Кто-то играл на виолончели. Саша был там. Он пришел в соседний дом, но по дороге не заглянул в галерею. И теперь играл, сообщая мне о своем присутствии. Я приложила ладони к стене и изо всех сил зажмурилась. Мелодия была отчаянно грустной. Я хотела его увидеть, но мы должны остановиться. Он по одну сторону. Я по другую. А между нами Ксавье и Констанс. Я обязана загасить тлеющий во мне огонь.

Яоставалась бессильной свидетельницей, лишенной права участия в медленном возрождении собственного мужа. Страшно признавать, но, поскольку Ксавье полностью вычеркнул меня из своей жизни, я воспринимала его перемены с позиции ни на что не годной зрительницы, которая с трудом терпит их. А ведь я мечтала о том, чтобы ему стало лучше, но теперь, когда мечты превращались в реальность, я нервничала, потому что меня от всего отлучили и, главное, мой муж окончательно отгородился от меня. Ксавье установил контакт с Констанс. Ему не нужно было ставить меня в известность, я и так все поняла. Он не мешкал: после получения визитной карточки ему понадобилось всего лишь каких-то четыре дня.

У меня вошло в привычку ночью подолгу всматриваться в него в полумраке нашей спальни. Я с удивлением замечала, как с каждым днем складка между бровей разглаживается, он стал лучше спать и больше не вставал, чтобы включить свет на лестнице. Сон его улучшился, и никакие чудеса для этого не понадобились. Я наблюдала, как внутри него ослабляется тугая пружина, а взявшее в тиски ожесточение понемногу тает. Мое сердце сжималось от любви к нему и отвращения к себе.

Я ревновала к власти, которую эта женщина имеет над моим мужем. Сначала уничтожив его, она принялась лечить, перевязывать ему раны. А я, любившая Ксавье так давно, готовая взять на себя его раны и тоску, пойти на все, лишь бы помочь ему, не дать утонуть, я, для которой он был всем, в результате оказалась никчемной. Он нуждался в ней, а не во мне.

А она… Это ангельское создание, спустившееся с небес, эта фея не только отняла у меня часть души моего мужа, но с ней был и мужчина, который волновал меня, выбивал из равновесия гораздо сильнее, чем я могла предположить. Он был не просто одним из тех, на кого я могла бы обернуться на улице. Нет, меня пьянило его присутствие, его харизма, он пробуждал мое уснувшее после несчастного случая тело и мою изболевшуюся душу.

Саша ежедневно приходил играть к Жозефу и оставался в лавке все дольше. Значит, он меньше задерживался в больнице, уступал место Ксавье, как я уступала свое его жене. Мой муж сменял его в палате Констанс. Вечером музыка звучала громче. Я слушала ее с выключенным светом, в темной галерее, прижавшись всем телом к стене, как если бы хотела дотянуться до Саши. Я не двигалась с места, пока он не прерывал игру, и только тогда выходила. В мастерской всегда был Жозеф, он не мешал Саше спокойно играть в дальнем помещении. Я махала рукой старику, он по привычке открывал дверь, чтобы пожелать мне хорошего вечера и поболтать минуту-другую. Я отклоняла предложение войти внутрь и согреться. Я пользовалась его доброжелательностью и симпатией, чтобы утолить свое желание увидеть Сашу. Мне было стыдно за себя. Каждый вечер за спиной хозяина лавки вырисовывался во тьме коридора Сашин силуэт. Бедняга Жозеф, он не отдавал себе отчета в том, что, разговаривая с ним, я не понимаю ни слова из тех, что произношу. Он не догадывался, что я смотрю не на него, что мой взгляд убегает за его спину, чтобы встретить мрачные Сашины глаза. Я прощалась с Жозефом, и Саша растворялся в темноте. Чтобы хоть как-то прийти в себя, я сочиняла истории, откуда эта злосчастная авария вычеркивалась, а мы с Ксавье были всем довольны и влюблены, с нами были дети, и мы все вместе строили множество планов. Когда я уже была готова провалиться в сон, в мои мечты вторгался Саша, я вздрагивала и подавляла боль от мысли, что могла никогда его не встретить.