Виктория Мальцева - Игры на раздевание

— Научную фантастику.

— Одобряю.

После недолгого совещания по поводу выбора фильма, мы даже слишком быстро сходимся на Звездных Войнах. Однако повторный просмотр шедевра оказывается не таким занимательным для Кая, как для меня, потому что он вдруг вспоминает:

— Дженни как-то очень хвалила один фильм… только я не помню его название.

Он звонит подруге, затем, выслушав инструкции, долго роется в её комнате и, в конце концов, приносит диск:

— «Куда приводят мечты» — читаю на пластиковой упаковке. — Обложка красивая, актёр известный.

— Я не видел, а ты?

— И я.

Вообще-то, тема жизни после смерти не моя — мне бы с текущей разобраться, да и не верю я в эти профанации, но новое всё же лучше, чем старое. Наверное.

После долгого и скучного начала кино становится интересным, правда, больше для Кая, нежели для меня. Он так сосредоточенно всматривается в экран, что даже перестаёт жевать попкорн.

— Хороший фильм, — заключает, как только на экране появляются титры.

— Угу, — соглашаюсь. — Только я так и не поняла, зачем он полез в ад.

— Как зачем? Чтобы спасти её.

— Это понятно. Но она оказалась там не просто так. Зачем же нарушать установленный порядок? Правила должны быть для всех едины.

— Без исключений?

— Без, иначе что тогда? Хаос.

— Нет уж, погоди. Ты считаешь, что Энни попала в ад заслуженно?

— Конечно. Она совершила сразу два греха, в которых уже нельзя покаяться. Закон нарушен? Нарушен. Значит, должно быть наказание.

— Погоди, какие ещё два греха?

— Отчаяние и убийство.

— Отчаяние — это грех?

— По христианской вере — да.

— Ты верующая?

— Моя мать очень набожна…

— А ты? Ты веришь или нет?

— Скорее да, чем нет.

— Как это возможно? У тебя же всё чётко: есть закон и порядок, есть чёрное и белое…

— Ну… — пожимаю плечами, — в детстве я никогда не сомневалась в словах матери и священника, но в более старшем возрасте моя вера свелась к тому, что нечто разумное просто обязано быть, и быть НАД нами, потому что люди — существа слишком жестокие, чтобы существовать сами по себе. Оглянись назад, взгляни на историю человечества, на бесконечность войн в нашем мире, на истребление слабых — индейцев, например, и ты поймёшь, что без корректирующего, направляющего разума, мы давно уничтожили бы себя!

— Значит, Бог есть?

— Есть.

— И отчаяние — это нарушение его законов, то есть грех, так?

— Так.

— Тогда объясни мне, почему мы, его подопечные, совершаем самоубийства? Каждые 40 секунд один человек лишает себя жизни добровольно, что даёт нам, в общей сложности, один миллион суицидов в год. Вдумайся, один миллион людей не справляется с тем, что он, Бог, им отвесил! Если его система существует, то она слишком далека от идеала, чтобы быть божественной! Ты не находишь?

В его словах и мимике столько экспрессии и возбуждения, что я совершенно теряюсь, а он уже не может остановиться:

— Если Бог — наш отец и создатель, то какого чёрта он посылает смертным и слабым людям столько боли, что они не в состоянии её вынести? Это — его ошибка, но наказывает он за неё нас же, своих подопытных? Это ли не маразм?

— Не подопытных! — выпаливаю на выдохе. — И он не посылает никому боль! Он создал мир и населил его людьми. Он дал им всё, что нужно для жизни, и поручил самую малость — жить и любить. А вот в том, как мы живём и как любим, мы сами боги — все решения принимаем мы сами, все свои шаги и не шаги совершаем тоже самостоятельно. Бог не делал нас жестокими, завистливыми, жадными, он дал нам ум, чтобы выжить, а мы изобрели тысячи способов убивать друг друга! Он дал нам богатые лесами и водой земли, мы вырубили деревья и наши реки высохли…

— Так, я понял. Да. Ты верующая.

Спустя минут пять «остывания» в тишине он заключает:

— Всё равно в его системе больше изъянов, чем смысла. И нелепые законы и устои не только можно, но и нужно нарушать — это одно из условий эволюции. Энни убила себя, потому что не смогла вынести боль от потери всех, кто был её смыслом. И я не представляю, как и кто, вообще, способен такое вынести и не прийти к тому же решению! А Крис молодец, я бы тоже пошёл.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Рискуя навечно остаться в Преисподней?

— А смысл существовать, если рядом нет самого дорогого? Одиночество в раю?! Ты серьёзно?

Я вообще не понимаю, о чём он. Меня больше волнует тот факт, что наши плечи соприкасаются, как однажды в автобусе, и это первый телесный контакт с той самой ночи. Не считая того единственного раза, когда он поймал меня в кампусе, ухватив за талию, и водрузил на скамейку.

Dope Lemon — Best Girl (Angus Stone)

Перед сном, в полумраке позднего летнего заката, в тишине и размеренности нашего дыхания, меня вдруг одолевает нестерпимое желание признаться:

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Хорошо.

— Тебе это не понравится.

— Возможно.

— У меня аутизм. Одна из тех форм, которые не сразу заметны.

— Я это понял.

— Как? Когда?

— Когда ты визжала на лестнице. Когда бегала от меня — всё время. Когда смотрю в твои глаза.

Я впервые говорю с человеком, не являющимся профильным специалистом, о своей проблеме. Он не выглядит испуганным или сожалеющим:

— В диагнозах не силён, но почувствовал: тут должно быть что-то… необычное.

— Другие люди тоже будут это замечать. Твои друзья, например.

Улыбаясь, он на мгновение закрывает глаза, потом, распахнув их, резко поднимается, чтобы повиснуть надо мной, но, словно вспомнив о границах, подаётся назад:

— Викки, я понял, о чём ты, и вот мой ответ: не это меня волнует.

Пристально вглядывается в моё лицо и ждёт, чтобы спросила:

— А что волнует?

— Я прошу тебя только об одном: никогда меня не обманывай. Сможешь?

— Смогу.

Да легче простого, знал бы ты, как тяжело лгать или лукавить, а главное, вовремя сообразить, что это необходимо сделать. Меня учили хотя бы замалчивать… но так и не выучили.

— И ещё кое-что, — продолжает.

— Что?

— Не предавай. Сможешь?

— Смогу! — решительно киваю.

— Теперь скажи, чего хочешь ты.

И я, не задумываясь, отвечаю:

— Букву «С».

— Не понял?

— В постели вокруг меня — букву «С».

Сообразив, о чём я, он довольно соглашается:

— Хорошо. Я обещаю тебе «О».

Пытаюсь представить себе, как это возможно, но получается неважно:

— Ты гуттаперчевый, что ли?

— Нет! — смеётся, причём как будто от души. — Для этого мне нужна твоя помощь!

— Какая?

— Позволишь к себе прикоснуться?

Поскольку я не отвечаю ни «да», ни «нет», он протягивает ладонь, предлагая её направить. И я задумываюсь: куда? В каком месте я смогу вытерпеть его руку? Так и не дождавшись моего решения, Кай прижимает наши ладони к моей талии и придвигается ближе, не отрывая взгляда: