Виктория Мальцева - Игры на раздевание

Он влюблялся, делая это на наших глазах, с каждым днём уходя от прошлого и от меня всё дальше, и с каждым новым утром взгляд его становился чище, спокойнее, светлее.

Он обрёл то, что искал: себя в ней.

И теперь, в сорок лет, когда я уже умею видеть не только глазами и думать не только умом, мне ясно, что он, наверное, и был создан для неё. Только для неё одной и именно таким: большим, серьёзным, спокойным, сильным не только телом, но и духом, необычайно умным, способным поднять её на своих руках над злом и болью и пронести на тот самый берег.

Он принадлежал ей задолго до их первой встречи, задолго до рождения его чувств, потому что ни разу за все семь лет нашей первой любви, он не смотрел на меня так, как вглядывался в её лицо в больнице: переломанный, раздавленный, уничтоженный морально, но несмотря ни на что нестерпимо и неприкаянно любящий. Глаза, волосы, губы: именно так и в таком порядке брёл его обречённо прощающийся взгляд по чертам Аутистки — мыши, загнанной в угол страха, депрессии и чувства вины.

Она до сих пор не знает, что его татуировка — изумрудная ящерица — моя метка. Это я выбирала и рисунок, и место для него — самое нежное на его теле, тысячи раз целованное моими губами. Она не знала, потому что никогда не интересовалась художницей Дженной, всю жизнь идущей в ногу с её Каем, и если бы хотя бы раз вошла в мою комнату или, позднее, мой дом, чего я в некоторые особенно отчаянные моменты желала неистово, она бы это поняла, обнаружив зелёных ящериц повсюду.

Они уже несколько лет жили вместе, когда Кай вывел тату. В тот же день я впервые напилась до беспамятства, прощаясь с надеждой. Позже пригляделась и увидела, что след всё-таки есть — очертания когда-то изумрудной ящерицы ещё видны и подумала, что это символично: я навсегда останусь следом не только на коже, но и в его душе. И пусть сейчас он счастлив с ней, однажды настанет мой день.

И я ждала этого очень много лет. Слишком много. Умирая каждый день, каждый год хороня молодость.

А потом у них родился ребёнок.

И я подумала: Господи, чему я завидовала все эти годы? Кай рядом со мной каждый день — я даже могу прикасаться к нему. Правда, всегда оглядываясь на черту, за которой начинается недопустимый сексуальный подтекст. А что есть у неё? Его больной ребёнок. Ребёнок, который уничтожил её карьеру, а ведь она была уникальна в том, что делала, и об этом знали все. Ребёнок, который объективно превратил красивую и насыщенную жизнь в бесконечный список тревог и обязанностей. Для человека настолько амбициозного, как Кай, перфекциониста до кончиков волос, это был удар под дых, но для неё он стал КОНЦОМ. Концом её целей, мечтаний, устремлений, планов.

И я впервые задумываюсь о неоднозначности.

Во всём.

В человеческой жизни, оказывается, действуют те же законы, что и во Вселенной: масса может искривить время; однажды совершённая ошибка способна уберечь тебя от ещё большей ошибки; одна боль уберегает от другой боли, но в той точке, где решается твоя судьба, ты либо радуешься, либо страдаешь от сожалений, не подозревая, к чему в конечном итоге всё приведёт.

В тот момент, когда Кай озвучил просьбу сыграть его любовницу в отеле, я долго не могла справиться с шоком и поверить, что она стала для него частью массы — безразличным волдырём, от которого он избавится так же легко и тонко, как избавляется от всех проблем. Я говорила себе, что Кай чудовище, бесчувственная машина и однажды может точно так же переступить и через меня… но в ту секунду моя душа ликовала — опостылевшей Аутистки наконец-то не станет! Она покончит с собой, это точно.

И я согласилась. А согласившись, ужаснулась: моя болезненная одержимость Каем превратила меня в такое же чудовище, как он сам.

А потом к нам присоединилась Адити — единственная и неизменная подруга Виктории, и пока Кай объяснял её роль в придуманной им схеме, до меня, наконец, дошло:

— Она ни секунды не должна оставаться одна, Адити.

— Да, конечно. Не останется, не беспокойся.

— Ты ведь понимаешь, в чём опасность? — ровным тоном вопрошает он, то ли желая убедиться в адекватности одного из исполнителей, то ли проверяя её на пригодность.

Кай сканирует её взглядом так же, как делает это с неблагонадёжными партнёрами, бизнес с которыми рискован, но прибылен, и его гениальность заключается в умении держать их на коротком поводке, контролируя каждый шаг.

— Твоя жена суицидница, Кай — это знают все. И само собой, я не оставлю её ни на секунду, при любых рисках позвоню тебе или твоей охране.

— Отлично, — он немного запрокидывает назад голову, не отрывая от её лица взгляд. — Но лучше всегда звони мне.

Они долго смотрят друг другу в глаза, и я, помимо разочарования в ошибочности своих предположений, получаю ещё и шок от понимания: она тоже… Тоже одержима им. Мы обе.

Кай Керрфут не интересен только одному человеку — своей жене. Не интересен, но нужен сильнее, чем нам, и именно в этом её сила.

— Почему я? — теперь мне важно знать ответ на этот вопрос.

— Другая женщина — это слабость, а ты Джен — предательство. Викки должна отреагировать предательством на предательство. Только так она это сделает. Только так.

Задуманное было сыграно строго по плану — на то он и Кай Керрфут. Она пришла, увидела нас… и её ранение оказалось настолько глубоким и кровоточащим, что больно стало даже мне. В тот день. Но уже парочку недель спустя Виктория Керрфут бросилась с головой в удовольствия — начала изменять мужу с мальчишкой, и так увлеклась, что не заметила происходящего с Каем.

Зато ЭТО увидела я…

То, что двадцать лет тому назад было скрыто от моих глаз — муки преданного Кая. Его ломало сильнее, чем наркоманов… трясло, лихорадило. Его боль выступала по́том на висках, пролегала морщинами на лбу, прорастала его каштановые волосы сединами. Она лишала его не только выдержки, но и разума, толкая на безумства.

«Вот и ты дурнеешь от боли неразделённой любви, Кай» — подумала тогда я, но в отличие от него искренне его жалела. Старалась быть рядом, а он не замечал, превратившись в зомби — живую мумию, ежедневно проспиртовывающую свои сухие мышцы алкоголем. Он забывал об обедах, и мне приходилось напоминать ему, маскируясь просьбами принести что-нибудь на ланч. Кай Керрфут, как робот, поднимался и шёл выполнять задание, потому что считал себя обязанным отдавать долг — я ведь выполнила его чудовищно безжалостное желание — притворилась любовницей… по-настоящему его любя.

Она оживала, а он тихо умирал, глядя на то, как она расцветает. И при этом улыбался ей. Искренне, чёрт возьми…