Виктория Мальцева - Игры на раздевание

Двери лифта раскрываются, и я вижу, как он смотрит на неё — словно в мире больше нет ни единой живой души. Нет и меня, ожидающей его возвращения с буррито — моей заботой о нём: я вышвырну этот фастфуд в мусор, как и все предыдущие, потому что обедаю в ресторане внизу. Главное для меня — Кай вышел из офиса и поел сам. Но что бы я ни чувствовала и как бы ни заботилась о нём, все его мысли только о ней. Я думала, что и желания тоже, но…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Никто из нас не ожидал, что он разобьётся и поставит в этой истории точку. Никто не верил, что он разведётся с ней. Особенно после того, как, едва вернувшись в сознание, позвал её, а затем выгнал всех, чтобы остаться с ней наедине. Она выходила из его больничного бокса уверенным шагом и улыбалась, а я подумала, что это конец — теперь они снова сойдутся. Его травма свяжет их ещё крепче, позволив хоть и временно, но забыть о том, что уже в прошлом, а в настоящем она нужна ему.

Даже Камилла была уверена в этом, даже Лейф сказал «Теперь всё у них будет хорошо», но Кай, как всегда, удивил всех.

Он подписал бумаги о разводе. Но передал их не с юристом:

— Почему ты не отправил к ней своего адвоката? — спрашиваю, не веря своему счастью, захлёбываясь им.

— Так надо, — отвечает. — И передай моей матери, что моё личное — это моё личное и обсуждению с тобой или кем-либо ещё не подлежит!

Он резок со мной, груб, потому что в сердце ему больнее, чем в раздробленном бедре, и я прощаю его, приношу суп, мою его голову смоченным в тёплой воде полотенцем, дежурю у его постели, хочу позвать медсестру, когда он стонет во сне, пока вдруг не слышу, как его губы произносят имя «Викки»: эти стоны… не от боли.

Я говорю его матери, что больше не могу за ним ухаживать, однако у неё свой взгляд на происходящее, и она снова умудряется убедить меня остаться. Камилла Керрфут — мать «особенного» сына уверена в том, что именно сейчас — моё время, шанс, который не повторится.

И Дженни, сцепив зубы, остаётся.

А он больше не шепчет её имя во сне… Ни разу не вспоминает бодрствуя, и надежда начинает возрождаться. Она расправляет свои крылья, когда Кай впервые мне улыбается в благодарность за любимый яблочный пирог, который она так и не научилась печь правильно. Когда-то давно… так давно, словно это было в другой жизни, я нарочно дала ей неверный рецепт: не имела она права уметь то, что многие годы делали для него только мои руки — радовать его и получать взамен бесконечность его Чувства. Чувства, которое не видит и не знает никого, кроме тебя…

Raised By Swans — There's Hope Yet

День, которого я ждала почти двадцать лет, оказался неприветливо ветреным и пасмурным, хотя и тёплым — живя в Ванкувере ничего нельзя планировать заранее — почти всегда подведёт погода. Август был холодным, а в начале сентября на девять месяцев вернулись дожди.

Наша морская прогулка оказалась недолгой, хотя день начинался хорошо — она пришла. Стояла, как вкопанная, смотрела и долго не уходила. Плакала, скорее всего, маленькая, незаметная мышь. Я сказала ей, что он собирается сделать мне предложение, но не призналась в том, что мечтаю сама в это верить. И однажды это случится, однажды, когда на земле больше не будет её.

Мы не планировали заезжать ко мне после прогулки, даже неудачной, и когда Кай согласился на моё формальное предложение, я удивилась. Сколько раз звала — не соглашался, а тут вдруг:

— Хорошо.

«Хорошо» — это не «отлично», но тоже неплохо, так ведь?

The Verve — Bittersweet Symphony

Все и всегда хотят секса, но только не Кай Керрфут. Это был самый важный поцелуй в моей жизни, а он даже не возбуждён. Я стягиваю его шорты, ласкаю, пытаясь исправить ситуацию, хоть это и унизительно, но я слишком долго ждала, чтобы упускать свой шанс из-за гордости.

У меня получается, и я, воодушевлённая этим сдвигом, рвусь в бой дальше: что может быть желаннее для мужчины, чем оральные ласки, так ведь?

Он запрокидывает за голову руки и закрывает глаза — ему нравится, а я уже схожу с ума от размера и твёрдости напрочь забытого за двадцать лет органа — у меня не было никого. Никогда. Ни разу. Я делаю это почти впервые, и чувство голода по этому мужчине, способно убить меня именно сейчас — когда я его утоляю.

Но когда он начинает во мне двигаться, попутно ища для своего травмированного тела относительно удобное положение, я чувствую, что давление внутри всё меньше — его эрекция ослабевает.

Слёзы обильными каплями выкатываются из моих глаз — так мне больно: он жаждет только свою Викки, причём в любом виде: больном, невменяемом, запущенном и неухоженном, преступно халатном, безразличном, блудливом… — любом! И так было всегда. Почти.

Дура…

Дура, дура! Какая же ты дура, Викки, что довела его до этого… вот этого всего! И я дура, что позволила себе так низко пасть. Да, прогулки, ужины, совместные поездки — я веду, и он безвольно плетётся следом, зная наперёд, куда ведёт дорога. Господи, как же мы все изломали его, если он, такой упёртый и непреклонный, сейчас топчется по своим знаменитым принципам. Сколько бы женщин у него не было в последние месяцы, он ни разу не предал тебя, а сейчас предаёт. Потому что «предать по-настоящему он может только со мной». Что стало с тем стержнем, который когда-то казался вечной несокрушимой сваей?

— Тебе просто больно, — ищу нам обоим оправдание.

— Да, мне просто… больно, — глухо соглашается.

И мы лежим, спрятавшись от пожирающей обоих безысходности в тишине. А потом Кай Керрфут, человек, лучше всех знающий, что такое контроль и самоконтроль, берёт себя в руки:

— У тебя красивое лицо, — говорит, и я хочу верить, что не врёт. Гладит меня по волосам, распрямляет пряди, задумчиво проводит большим пальцем по скуле, губам, шее, затем резко притягивает к себе и целует. По-настоящему.

Но боль и унижение от того, что он не хочет меня так, как способен мужчина хотеть женщину, слишком сильна, чтобы разомлеть от поцелуя, хоть и целует сам Керрфут, причём пребывая в трезвом уме.

— Давай уже разберёмся с этим, — предлагает, ощущая мои сомнения. — Просто выясним раз и навсегда, могло у нас что-то получиться или нет.

И мы выяснили.

В начале этого выяснения от его ласк все мои надежды подняли головы, задышали, запестрили кадрами будущего, о котором я мечтала с пятнадцати лет. Они наполнили моё сердце уверенностью, что всё возможно, время ещё есть. Мои руки и губы купали до боли знакомое, не забытое и так повзраслевшее за все мои прожитые в одиночестве годы тело в ласках, но… ему ничего не было нужно.