Виктория Мальцева - Бонус Дамиена

— Умм…

И от этого «Умм» ещё больше крови приливает к тому самому месту, где и без того уже скоро лопнет кожа. И добивает меня растапливающе протяжным:

— Дааамиееен…

Чёрт, я, кажется, сейчас вот-вот сойду с ума…

Открываю глаза, чтобы встретиться с лукавым тёмным взглядом, и вдруг решаю отыграться: отправляю свою руку к её бёдрам, скольжу ладонью между ними, и она раздвигает их шире, но не для того, чтобы облегчить мой путь — знает, что этот простой жест делает со мной. А у меня в голове, душе, сердце — вихри желания, любви, восхищения и преданности.

— Господи, Дамиен, видел бы ты себя сейчас! Сумасшедший!

— Да, я схожу по тебе с ума, причём давно — с восьми своих лет. И чем старше становлюсь, тем крепче помутнение моего рассудка.

— Твои зрачки огромны…эти чёрные дыры, затягивают меня!

Да, это так, я не просто возбуждён, я, чёрт возьми, озверел от желания, но и она не лучше — такая же одержимая, как и я. Мы оба одержимы друг другом.

Я не отрываю своего взгляда от её глаз, хочу видеть в них всё, что творю, на что способна моя ласкающая рука, пальцы, знающие её, как никто другой. Ева готова, причём с самого начала — похоже, она действительно изрядно соскучилась: моим пальцам не просто влажно, они скользят, заставляя меня дышать чаще и всматриваться в её чёрные в это мгновение глаза.

Ева отрывает от моего лица ладонь и кладёт мне на пресс, медленно опускает её ниже, прощупывая пальцами каждую мышцу. Задерживается у основания, и мы оба не дышим в ожидании, всё так же глядя друг другу в глаза. И в тот момент, когда нежные касания, невесомые, как крылья бабочки, ласкают моё самое чувствительное и неспокойное место, мои веки закрываются, отправляя сознание в безмолвное плавание по реке вожделения. Ласки становятся более ощутимыми, проворными, даже настойчивыми, и моя выдержка сдаётся, позволяя вырваться собственному странно грозному:

— Умм…

Сражённый, заваливаюсь на спину, предлагая себя в полное, ничем не ограниченное пользование — насколько моей изрядно проголодавшейся женщине хватит фантазии. Но она не наигралась со мной, и я нервно сглатываю, прикованный глазами к её распухшим от поцелуев губам, которые она вот-вот обернёт вокруг…

Боже… Боже, Боже, Боже, спасибо тебе за то, что дал нашим душам тела…

Моя грудная клетка бешено вздымается, пальцы сжимают мои любимые длинные, почти до пояса, каштановые пряди, и я боюсь сделать ей больно, но то, что делает она своим языком и губами, заставляет меня быть не Дамиеном, а просто ненасытным самцом. Я хочу быть с ней ласковым, напоминаю себе о нежности, но вместо этого снова немного оттягиваю её за волосы, чтобы ещё раз увидеть, как её губы потянутся ко мне.

Собственный дикий «Умм…», когда я уже на грани извержения, заставляет разум вернуться и нетерпеливо выдохнуть:

— Ну же, давай, Ева, залезай! Иначе имеешь шанс остаться без сладкого!

— Нет! — выпаливает розовощёкая. — Я хочу тебя наверх!

Да, я знаю, она любит моё первое движение именно в такой позе, говорит, что так ощущает его «правильнее и полнее всего». Моя выдержка на пределе, поэтому через мгновение руки уже удерживают её бёдра в положении, которое обеспечит мне «тот самый угол».

Я медлю, уперев свой стонущий в ожидании разрядки орган в её жаркую, мокрую, не то слово готовую «пустоту». Как сильно она ошибается, называя обитель моего персонального рая пустотой… Я люблю её душу, но именно тело сводит меня с ума.

…момент, когда ты впервые проникаешь в меня, заполняешь собой…

— Смотри на меня! — требую, потому что хочу её глаза. Хочу видеть её ощущения, красоту того, что она так безжалостно описывала в своём мне послании.

И я вижу, как вздрагивают её веки в момент моего первого мягкого толчка, как сильнее расширяются зрачки и без того полные губы делаются ещё полнее, как вздымается грудь, как дыхание становится более частым и глубоким, как вуаль эйфории физического удовольствия туманит её взгляд … и не выдерживаю.

Выскальзываю из неё и, зажмурив глаза, пытаюсь прибавить к числу 567 число 6231, но одно движение так отчаянно любимых мною нежных бёдер возвращает меня на место.

— Ева! Ты точно доиграешься! — пытаюсь внушить ей и только теперь вспоминаю, что первым делом намеревался пожурить за сообщения, так основательно выбившие меня из рабочего режима. И именно в эту секунду, когда моя талия в кольце её ног, а глаза вглядываются в её глаза, я вдруг понимаю, что никогда этого не сделаю. Евин мир хрупок, хоть за эти годы мне и удалось возвести за́мок доверия, но её комфорт и интимная отзывчивость для меня важнее работы, значимее этикета, ценнее всего.

И вместо претензий я двигаюсь в её темпе, наблюдая за тем, как растекается удовольствие по её телу, шепчу:

— Я люблю тебя, моя Ева! Ты сладкая, ты такая сладкая! Такая красивая…

И в подтверждение своих слов облизываю собственные пальцы, только что побывавшие в ней, давая этим, наконец, провалиться в её первый, наполненный долгим чувственным стоном оргазм. Но первый неожиданно становится последним, по крайней мере, в этом заходе, потому что я тоже соскучился, и в моих глазах уже темно, в паху разорвалась бомба, и моё «Евааааа…» звучит странным, слегка пришибленным и более громким эхом восторгов жены.

Мы продолжаем целоваться, как полоумные. Просто слишком долго не виделись и очень сильно соскучились. Нет, одним разом точно не обойтись: физически вроде бы всё окей, но душа как будто просит продолжения. Поэтому целуемся, не давая друг другу оторваться, отдалиться, прерваться и существовать не единым целым, а каждый сам по себе.

— Как ты себя чувствуешь? — шёпотом интересуюсь.

— Я знаю, ты спрашиваешь меня о физическом самочувствии, но мне хочется сказать тебе о том, что у меня на душе́! — улыбается в мои губы.

— Это намного важнее, — я прикрываю глаза, ожидая очередного испытания собственной эмоциональной выдержке.

— Я чувствую себя так, словно мои замёрзшие и насквозь промокшие ноги очутились в тепле и сухости. Словно озябла, а меня неожиданно укутали самым тёплым одеялом. И мне так хорошо!

У меня нет слов, которые сложились бы в более-менее вразумительный комментарий этого фундаментального признания полнейшего успеха моего мужского предназначения, но у меня есть мои поцелуи, и я не жалею их.

— Я хочу, чтобы ты будущей ночью был во мне! — заявляет, едва отдышавшись.

Оказывается, мы думаем об одном и том же, и это заставляет меня улыбаться:

— Хорошо! Ты сама напросилась! Думаю, спать я буду недолго…

— Будешь-будешь! Просто я хочу как в юности, помнишь? Мы — один организм!

— И один живот? Или… добавим третий пункт?

— Третий, — жмурится. — Я соскучилась… Так душераздирающе тоскливо было без тебя в этой постели, и по утрам в ванной, в столовой, а вечером на кухне и в детской. Дети говорят, что ты веселее читаешь сказки! Разными голосами, особенно страшными!