Виктория Мальцева - Бонус Дамиена

Наконец Ева улыбается и, подложив ладонь под щёку, задаёт мне свою очередную задачку:

— Ты даже мандарин не как все нормальные люди чистишь!

— Почему это?

— Ну, простые смертные ковыряют кожуру ногтём, и только продуманный Дамиен делает крестообразный надрез, чтобы технично снять идентичные оранжевые лепестки.

— Так проще же! И быстрее, — объясняю.

— Да. Иногда я думаю: «Интересно, как устроен его мозг?».

— Обычно устроен! Нормально. Я не жалуюсь.

— Ну почему же сразу «жалуюсь»? Как раз наоборот: все мы — просто масса, и только Дамиен — особенный.

Вот как понять: стебётся или серьёзно рассуждает?

И вот она раскрывает карты:

— Помнишь, мы ездили всем классом на ферму перед Хэллоуином? Ну, типа fieldtrip, в октябре это было… Кажется, четвёртый класс … или пятый. Не важно.

Ева задумчиво отводит глаза, настраивая фокус на кадры памяти, стараясь выудить из неё побольше деталей. Догадываюсь, что эти внезапные воспоминания неспроста, но понятия не имею, к чему всё придёт. Это же ЕВА. Моя Ева…

— Ну так вот, я забыла ланч.

Моё сердце сжимается, как лимон в ожидании соковыжималки.

— Голодала, помню, выгребала из карманов крошки позапрошлогоднего печенья…

Смотрит в глаза, сощурившись. Изучает мою физиономию. Реакции мои исследует, а я — глыба, ни единой мышцей себя не выдам.

— Я думала, что это ты вышвырнул мой ланчбокс. Дома ещё.

Евин взгляд — это не просто взгляд. Иногда мне кажется, что она хватает меня им за горло.

— Так и было, — сознаюсь.

— Сволочь!

— Точно. С этим сложно не согласиться.

Ну а как иначе? Да, помню, да, стыдно. Сейчас сам бы руки себе оторвал.

— Помнишь, дети же не могли едой делиться. Это было запрещено из-за аллергий или ещё какой-то фигни. Так что, мне было тяжко… — сообщает, вглядываясь своими шоколадинами.

Чёрт, до чего же я люблю её глаза! Сам не понимаю, как и почему эти блестящие тёмно-коричневые радужки имеют на меня такое мощное воздействие. Я ощущаю сентиментальность… Щемящее в груди чувство, желание принадлежать и владеть безраздельно. Такое умеет творить со мной только Ева.

— Потом нашла в своём рюкзаке два мандарина.

Чёрт.

— Больших таких, сочных, с синими наклейками. Знаешь, — вынимает из моих рук очищенную дольку, бросает в рот и, жуя, продолжает, — никогда ещё мандарины не были настолько вкусными, как в тот дурацкий день.

И снова пронзительный шоколадный взгляд.

— Ну, Ева… когда человек голоден, всё кажется вкусным.

— Да-да, возможно, — соглашается. — Интересно только, откуда они взялись?

— Поклонник подбросил?

— В девять лет? Поклонник?

— Ну, а почему нет? Ты всегда была симпатичной!

— Симпатичной? Серьёзно? — щурится. — А почему дома у нас были такие же точно мандарины с синими наклейками?

— Потому что все покупали их в Костко!

— Ну да, ну да. А потом ещё каким-то чудом в кармане моей куртки нашлись сырные палочки. Точь в точь такие же, как те, что лежали дома в холодильнике в картонной коробке.

Моё лицо вытягивается против моей воли. Идиотская предательская улыбка сражается с выдержкой и явно одерживает победу. Представляю, как нелепо всё это выглядит со стороны.

Ева кивает головой, оторвав, наконец, от меня свои зондирующие глаза, словно чувствуя мою потребность вдохнуть спокойно. Не понимаю сам, почему меня так задевают её воспоминания. Именно сейчас.

— Заботился? — снова глаза в глаза — дала немного передохнуть и хватит. — Она такая… живая, трепетная, эта твоя забота.

Забота, пробивающая свои первые ростки сквозь беспросветную дурь и глупость.

— Я сразу поняла, что это ты.

Чёрт.

Чёрт, чёрт, чёрт. Старею, потому что все силы души и организма брошены на борьбу с той влагой, которая просто уже рвётся вон. Не могу это выдержать, встаю и направляюсь к холодильнику, силясь то ли отвлечь себя, то ли спрятаться.

Выуживаю первое попавшееся — галлон апельсинового сока, наливаю его в высокий икеевский стакан:

— Ты будешь? — спрашиваю, уже почти справившись с позорной слабостью, стараюсь выглядеть непринуждённым.

— Буду, — неожиданно соглашается.

И пока я наполняю стакан и для неё, она добивает меня:

— Вот я и думаю… размышляю иногда: что же у него на уме, у этого загадочного Дамиена Блэйда? Чего он хочет? Каковы его цели и намерения? Каким станет следующий шаг?

— Кажется, я терзал тебя в детстве только затем, чтобы всю оставшуюся жизнь вымаливать прощение. Я ведь на коленях, Ева, уже столько лет.

— Я знаю.

Наверное, моё лицо в этот момент выражает Вселенскую трагедию.

Евины вопросы — огнемёт с прицелом, и она бомбит меня ими, не переставая. Не знаю, что на неё нашло, такое чувство, будто недолгая разлука заставила мою Еву вспоминать и размышлять, перерабатывать оставшееся неразобранным. Словно она наводит порядок в собственных чувствах, делает генеральную уборку:

Mikky Ekko — Disappear

— Дамиен, скажи, что было тогда?

— Когда?

— Когда ты жил с ней пять дней.

Тяжело вздыхаю: несмотря на то, что Ева даже не назвала имени, мы оба знаем, о ком речь. Разумеется, я мог бы сейчас разыграть мини-комедию «Понятия не имею, о чём ты говоришь», но мы уже давно выросли, и возраст требует «зрелых» поступков:

— Вот зачем ты это делаешь? — интересуюсь. — Слишком хорошо, чересчур комфортно? Драмы захотелось?

— Просто знать хочу. Это сидит во мне занозой, понимаешь?

Понимаю ли я? Грёбаный Хуан-Вейран будет кошмаром до конца моих дней.

Моя супруга бывает очень настойчива:

— Почему ты ушёл из дома?

— Потому что решил, что между нами, тобой и мной, всё — конец. Больше ничего не будет.

— Почему?

— Ты увидела те мои стороны, которые не должна была.

— Что значит, не должна была?

Снова вздыхаю:

— Ева, сейчас мне сорок, и с высоты этих лет я честно могу признать, что был мудаком. Знаешь, кто такой мудак? А это парень, который идёт на День Рождения к бывшей, зная заранее, что его там ждёт. Это человек, который ставит свои сиюминутные интересы выше чувств других людей. Это недомужчина, не взвешивающий последствия своих поступков. Я избил Криса у тебя на глазах, Ева. Я показал тебе своё истинное лицо, и, осознав это, прямо там, стоя на дороге, ужаснулся.

— Я думала, ты испугался за Криса.

Господи, как же она наивна.

— Нет, даже не это. Теперь ты понимаешь, кем, на самом деле, я был? Я стоял и думал только о том, что ты успела увидеть. Понял, что слишком много и ничего исправить уже не получится. Помню, как застыл, перебирая в своей воспалённой башке варианты, вернее, взвешивая шансы всё разрулить так, как мне нужно. А потом ты сказала, что любишь… а я не ожидал. Серьёзно! — не могу сдержать улыбку. — Даже не рассчитывал и не надеялся, просто поговорить хотел.