Виктория Мальцева - Бонус Дамиена

— Что это? — повторяет, но на этот раз её голос словно сломан — в нём нет мощи, нет экспрессии. В нём страх, и он быстро захватывает новые территории, перекинувшись подобно пожару на вдруг влажно заблестевшие глаза, на болезненно поджатые губы.

Я долго, протяжно и с шумом вздыхаю, стараясь немного оттянуть время, чтобы решить, говорить или нет.

Моя Ева попросила меня о взрослости. И, наверное, она права: пришло время делить с ней не только свои радости, но и проблемы.

Я вынимаю из её руки баночку с таблетками и как можно более оптимистично сдаюсь:

— У меня есть небольшие проблемы с сердцем, Ева.

И несмотря на то, что я обнимаю её, заглядываю в глаза, клоунски выгнув брови, улыбаюсь до ушей, ни одно из этих ухищрений не способно сдержать её слёз.

— Дамиен… — выдыхает с горечью.

— Любимая, это просто небольшие проблемки, ничего серьёзного… — начинаю.

— Ты не сказал мне! Не сказал про инфаркт!

— Микроинфаркт, — опрометчиво поправляю.

Ева прижимает ладони к лицу и начинает рыдать:

— Значит, всё-таки инфаркт…

И я понимаю, как глупо прокололся.

— Когда? Когда? — требует между всхлипами.

И я вдруг чувствую потребность сознаться, разделить с ней свою ношу, ведь Ева не просто женщина, с которой я сплю, воспитываю детей и строю планы. Ева — моя жена, мой тыл.

— Когда ты впервые рассказала о Лав. Это было в больнице. Шесть лет назад, любимая. Шесть лет уже прошло.

— Шесть… — неосознанно повторяет. — А лечишься до сих пор?

— Ну, тогда было не до… не до чего. А теперь стало… — я запинаюсь, чтобы не сболтнуть лишнего.

— Стало? Что? — шепчет, а в глазах ужас.

— Ничего не стало, Ева. Ничего серьёзного, пожалуйста, поверь и не плачь. Никакой опасности нет, только профилактика! Неужели ты думаешь, я настолько безответственный? У меня четверо детей и ты! Самое главное, ты! — обнимаю, загребая обеими руками, прижимая к груди!

— Любимая! Моя Е-е-ева!

Но её уже не остановить:

— Господи, господи! Какая же я дура! Зачем? Зачем только сказала тебе? А главное, как!

Ева на грани истерики, а я, продолжая успокаивать её своими поглаживаниями, рублю правду:

— Правильно сказала, правильно. И именно так: без подготовки и без снисхождения. Чтобы прочувствовал.

Ева плачет в свои ладони, с чувством покачивая головой, словно отрицает каждое моё слово.

— Всё ты верно сделала, Ева. Всё верно. И нет ни в чём твоей вины, это моё сердце не выдержало, оплакивая моего ребёнка и твою боль. Но как бы плохо мне ни было, я никогда не познаю всей глубины до конца…

Запинаюсь, потому что эмоции заморозили слова и мысли, остались только рваные клочки:

— Всей бесконечной боли, выпавшей на твои не такие и сильные плечи. Удар за ударом, и самый страшный — мой эгоизм и моё отсутствие. Я просил у тебя прощения, но не хочу, чтобы ты прощала.

Поцелуи. Десятки лихорадочных, торопливых, искренне жаждущих моей жизни бабочек облепляют мое лицо.

— Ева, любимая моя, я все держу под контролем, опасности нет! — стараюсь успокоить. — Это всего лишь профилактика…

Но она уже душит меня объятиями, всхлипывая где-то около уха:

— Без тебя нет Опиума… нет его. Ты и земля, и солнце, и воздух, и вода…

Мои веки опускаются сами. Это самое ценное, самое важное, самое искреннее признание в любви, какие я слышал в своей жизни.

— А без Опиума нет меня: ты мое вдохновение, вкус жизни, искры радости. В тебе моё счастье…

— Берги себя, пожалуйста, береги, — просит со слезами.

Затем, отдышавшись, рассказывает:

— Однажды в Costco я видела женщину, которая очень внимательно тебя разглядывала. И мне было больно. Она смотрела не только на тебя, но и на меня, и на детей. Но больше всех её, конечно же, интересовал ты. В её взгляде было немножко восхищения, но больше боли. В её глазах я увидела зависть. Да, она завидовала мне.

— Завидовала в чём? — спрашиваю.

— У меня есть семья — мужчина, дети, а у неё нет. Одиночество — это так страшно, Дамиен! Оно настолько опустошает! Так хочется тепла или хотя бы просто присутствия души, которой ты небезразличен. Но больше всего, конечно, хочется быть любимой, и чтобы твой мужчина заботился о тебе, оберегал, защищал, поддерживал…

Я не знаю, что на это ответить. Я познал одиночество, но оно никогда не показывало мне своё лицо так, как Еве.

— Ты знаешь, мне сегодня приснился сон про войну, — признаётся часто дыша.

— Войну?!

— Да, в моём сне началась война. Страшная! Такая война, которая бывает по всему миру. Все страны в неё вовлечены: и Канада, и Австралия, и Европа. И даже США, а там родители. И я так сильно плачу, так безудержно, так мне больно и так страшно! Но тяжелее всего от мысли, что сейчас и отец, и мать ещё живы, но они так далеко, что не дотянуться, а в сердце ноет понимание, что они неизбежно погибнут. И я не в силах это изменить. Поэтому плачу. И вешаюсь на твою руку с вопросом: «Что теперь будет-то?». А ты серьёзный и собранный, даже решительный, просто обнимаешь меня, и всё проходит, война заканчивается, представляешь?

Сложно такое представить.

— Поэтому береги себя, ты ведь единственный, кто нас защитит…

— Я буду, обещаю тебе, что буду, — заверяю, стараясь звучать как можно более уверенно, а главное спокойно.

— Пойди сейчас поспи, ты ведь сутки в перелётах! Давай скорее! Ещё и сексом этим дурацким занимались, а нужно было уложить тебя отдыхать! Господи, какая же я глупая!

— Вовсе не глупая, — смеюсь с облегчением. — Сейчас пойду лягу, эта смена часовых поясов то ещё развлечение… но! Секс — это святое, не вздумай покушаться на моё главное в жизни удовольствие — любить тебя!

— Да ну тебя! — смеётся сквозь слёзы.

Eliza Shaddad x Turtle — Driftwood (Travis Cover)

Я тону в тёмной ледяной воде, жестокие волны терзают моё тело своей силой, а душу… не страхом, нет — сожалениями. И эта пытка кажется бесконечной. Спустя время, похожее на вечность, затихает ветер, вода делается спокойнее, меняется её цвет с чёрного на лазурный, и очень скоро я обнаруживаю себя уже не в океане, а в реке, и воды у неё розовые, тёплые, ласковые. Я расслабляюсь и дрейфую, пока внезапно не осознаю, что вода вокруг и не вода вовсе, а облако — нежное, пушистое облако. Розовый и зелёный.

Это глаза, они смотрят на меня и ждут. Мы оба знаем чего.

— Кажется, именно тебя я ждал всю свою жизнь?

Взгляд её зелёных глаз пронзителен, но мягок.

— Прости, что называл тебя сыном… — совершаю первую попытку.

И вот теперь проявляется детское лицо, губы, так похожие на Евины, кротко улыбаются, но это не просто улыбка, это благословение, и я ощущаю его так полно, как только могу.

— Прости за то, что не уберёг тебя, не защитил твою жизнь! — произношу, наконец, то, что вот уже годы камнем тянет мою душу ко дну.