Виктория Мальцева - Вечность после…

Но он не забывает. Никогда.

Моя рука тянется, чтобы поскорее нажать заветную кнопку и прекратить назойливую трель, я почти швыряю сотовый на пол, уронив голову обратно на тёплую подушку. И жду. Жду того, что сейчас должно произойти.

В комнате ещё темно, однако сквозь стекло панорамного окна хорошо видно светло-голубую линию над горизонтом — первый свет нового дня. Несмотря на тяжесть век, мои глаза прикованы к спокойной водной глади залива, подобно зеркалу отражающей меняющийся, текучий, живой цвет утреннего неба.

Тихий шорох за спиной, и уверенная рука уже нащупывает мой живот, долго обнимает его ладонью, нежно ласкает пальцами, затем медленно крадётся выше, чтобы проверить, на месте ли грудь: правая, левая, обе сразу, снова правая, за ней левая. И вот я уже не могу сдержать улыбки — сонно хихикаю. Наконец, всё та же неугомонная ладонь возвращается на живот и притягивает меня к телу мужа: оно горячее, даже жаркое, как печка, и пахнет… Чем оно пахнет? Это смесь запахов, мой личный феромонный состав: зубная мята, морской гель для душа и аромат кожи любимого мужчины.

Первыми на моём затылке всегда появляются его губы, затем присоединяется язык, в конце — один-два-три нежных укуса, разгоняющих импульсы моего желания. Оно растекается шустрыми волнами от затылка к пояснице и ниже, распускается жаром внизу моего живота, сползает к бёдрам, наполняя их томительным ожиданием.

Я дышу чаще, разворачиваюсь, чтобы уткнуться носом в его грудь, вдохнуть запах, вынырнуть и потянуться к ключицам. Он любит, когда мои губы и язык касаются его в этом месте, и я делаю это нежно, медленно, наслаждаясь сама вкусом его кожи, близостью и уязвимостью сильного и крепкого, как скала, мужчины. Только для меня он такой — до предела открытый, искренний, позволяющий увидеть хрупкость своей души и всю силу своего чувства.

А ещё он любит, когда я тихо и протяжно пропеваю его имя:

— Дааамиииеееен…

В такие моменты он всегда улыбается, выдаёт своё удовольствие дыханием, приоткрывает глаза и отзывается своим нежным:

— Моя Ееевааа….

И я снова пою ему:

— Дамиен, Дамиен, Дамиен…

Это моя утренняя молитва, моё «Аллилуйя» новому дню, где я жива, здорова, счастлива.

Мне даже не нужно проверять, есть ли у него эрекция, я и так это знаю: она есть, всегда есть. И в зависимости от моего настроения, она может быть обласкана, а может и не быть — Дамиен всё равно в этой игре ведущий. Он режиссёр, продюсер и главный герой в нашем бесконечном сериале. А в героини он хочет только меня, что и докажет прямо сейчас.

Для начала долго и с чувством поцелует. Затем стащит свою майку с моего тела, пройдётся ладонями, пальцами, лаская, пробуждая. Изнежит губами, ублажит языком и насытится сам. Потом соизволит, наконец, заметить, что мои бёдра давно уже разведены и ждут его — это он любит больше всего, что неизменно отражается в самодовольном сощуренном взгляде.

В комнате уже светло, небо за окном тёмно-синее — день будет ясным, и солнце вот-вот появится над водами залива.

Дамиен всегда смотрит в мои глаза, совершая своё первое касание, а за ним и первый толчок. И в этом взгляде всё, что у нас есть, что было, и что ещё будет.

Этот мужчина любит меня, и этого не изменить.

Этот мужчина жаждет лишь моей близости и заботы, и так будет всегда.

Этот мужчина бережёт и защищает меня, ведёт нас по самому светлому пути, и помешать ему невозможно.

После бурного одновременного финиша Дамиен ложится на спину, запрокинув за голову руки, и всегда произносит одну и ту же фразу:

— Иди ко мне!

Это означает, что я должна залезть на него и улечься сверху, прижавшись щекой к его щеке, грудью к груди, животом к животу, своими бёдрами к его бёдрам. Иногда мы целуемся, иногда шепчемся о планах на день.

Взбираюсь и лежу, прилипнув к мужу, как когда-то давно в юности на сказочном пляже в Италии. Мне нравится осознавать под собой его разгорячённое тело, которое теперь так и тянет назвать родным, наблюдать за тем, как интимно соприкасается кожа наших животов, уплотняясь от встречи запыхавшегося дыхания. И всякий раз я вспоминаю Лигурийский пляж, звёздный песок и самый сладкий, волшебный, сшибающий с ног мою разумность голос: «Мы один живот!».

Ева и Дамиен и теперь любят друг друга, и эта любовь повсюду: в простынях, в воздухе, в улыбках детей, в словах и взглядах, обращённых на самое важное во Вселенной лицо, глаза, губы, просто силуэт любимого человека в однообразной массе всех прочих.

Внезапно мою ладонь находит и сжимает в своей его рука, а я перестаю дышать, наблюдая за ростом волны, поднимающейся из глубин моей растрёпанной и такой ранимой души, поскольку знаю, что последует дальше: мягкие, горячие, ещё влажные после жадных целований губы нежно касаются моего мизинца — «За то, что ушёл от тебя»; задерживаются ненадолго и вот уже плотнее прижимаются к безымянному — «За то, что не подошёл в кафе»; за ним следует средний — «За то, что отверг тебя в первый раз»; «За то, что отверг во второй»; и когда его рот плотно и максимально долго вжимается в мой большой палец — «За то, что не защитил, не уберёг», на моих глазах уже слёзы.

Дамиен не любитель много говорить, единственное исключение — пора моей душевной болезни, когда он выполнял миссию по моему возвращению в мир здоровых людей. Свои «Прости» он произнёс только раз, целуя каждый мой палец на левой руке, и сделал это задолго до того, как мы узнали о своём «неродстве» — в пору нашей странной, но максимально полной жизни в уединении в Доминикане. Это был особенный, непохожий на все другие день: мы гуляли больше обычного, обедали в лучшем во всей округе ресторане, а ужинали в море едой, приготовленной Дамиеном, и она оказалась в тысячу раз вкуснее ресторанной. На мне было простое белое платье, Дамиен тоже надел с самого утра всё белое, и в таком виде мы вышли в плавание на нашей небольшой яхте. И там, в оранжево-розовых лучах заходящего солнца, он и совершил этот жест — высказал просьбу о прощении, повергнув мою непутёвую сущность в пучину слёз. Дамиен обнимал меня, утешал, говорил, как сильно любит, и что отныне и навсегда мы вместе, он рядом, а я обижалась на то, что «напомнил», что влез в мою рану и ковыряется в ней. И только годы спустя до меня дошло, что же на самом деле произошло в тот день.

— Да? — отзывается, уже целуя мою ладонь.

Набираю воздуха и решаюсь, наконец, спросить:

— Тогда в море, что это было?

— Где? Когда? В каком ещё море?

— Ты знаешь!

— Нет, не знаю! Понятия не имею, о чём ты! — смеётся.

— В Доминикане, когда мы вышли на яхте в море: розовый вечер, ты впервые сделал это, то же, что и сейчас, и произнёс те слова… Что это было?