Виктория Мальцева - За мгновения до...

Зачем, например, я припёрся в её комнату и завёл разговор об идиотской салфетке? С какого… вдруг ляпнул о важности моих отношений? Не то, чтобы мне было совершенно на них наплевать, но даже если бы Мел и узнала, она не из тех, кто устраивает сцены. Каждая собака в радиусе Большого Ванкувера знает о существовании знаменитого кодекса женской мудрости, изобретённого моей подругой и чтимого ею, как Библейский Завет. Иными словами, мне дела нет до той салфетки. Тогда ещё раз: какого дьявола я сделал то, что сделал? Что со мной происходит?

Я не могу объяснить собственные эмоции, нахлынувшие… скорее даже «затопившие» меня после того как увидел красно-синие пятна на её руках.

Отец не раз говорил, что мужчина отвечает за свою семью, а потому всегда обязан быть готовым защищать её. Мы с ней не родственники и не друзья, но числимся в одной семье, поэтому, наверное, я и почувствовал это… эту обязанность. Но быстро себя одернул: какое мне дело до ее недоразумений? Объяснили, как вести себя? Ей же лучше, не станет нарываться на проблемы посерьёзнее. Хотя, зная Еву…

По дороге домой разматываю пыльный мешок старых воспоминаний из не такого далёкого, но всё-таки детства, желая вспомнить главное — с чего «всё это» началось?

Мы враждовали с самого начала, и я сейчас даже не могу сказать наверняка, было ли наше взаимное неприятие вызвано отторжением именно друг друга или родительской «поздней любви».

Скорее всего, второе: уж слишком ненавидели мы оба те перемены, которые случились в нашей жизни с момента заключения брака между моим отцом и её матерью.

Я ненавидел эту вездесущую навязчивую женщину по тысяче причин, главной из которых была её предательская сущность. Вряд ли Ева об этом знает, но их связь с моим отцом началась задолго до смерти её первого мужа. Она изменяла ему. Подло, низко, гадко, мерзко изменяла. Приезжала из своей Австралии, чтобы спать с моим отцом и притворяться моей матерью. Последнее было самым невыносимым, самым отвратительным, и мне, в мои юные годы, казалось, что ничего более ужасного в моей жизни произойти не может.

Оказалось, может! Она привезла в наш дом свою дочь: тощую, до изнеможения вредную, кареглазую Еву.

— Теперь вы с Евой братик и сестричка! — возвестил её тошнотворный голос.

— Ещё чего! — тут же взбрыкнула Ева, презрительно смерив меня взглядом.

— Пффф! — не остался в долгу и я.

Первый же её день в моём доме стал кошмаром, персональной обидой: отец настоял на том, чтобы я освободил свою просторную комнату с балконом и перешёл в маленькую с узким окном во внутренний двор, потому что девочкам нужно уступать лучшее.

Ночью, лёжа на новом месте и безуспешно стараясь уснуть, я не оплакивал своё почившее счастливое прошлое, нет! Я строил планы…

Месть стала самой увлекательной и изнуряющей игрой за всю мою жизнь, потому что она — эта наглая глазастая Ева с тонкими, как прутики ногами, мстила в ответ. И перевес почти всегда оказывался на её стороне: её мозг был изощрённее в выдумывании пакостей, гадостей, подстав и прочей дряни.

Пока я, совершенно случайно, не выяснил, в чём именно скрывалась её слабость — в ревности!

К тому моменту нам обоим уже исполнилось по одиннадцать лет, и я вдруг обнаружил, что девочки интересуются моими поцелуями.

— Дамиен, а ты умеешь целоваться? — жеманно улыбаясь, спрашивали они.

И мне стыдно было признаться, но я не умел. Понятия не имел, как это делается. Ну, ясно, что губами, но…

В общем, её звали Молли, и она жила в пяти домах от нашего. В тот день, а это была суббота, Молли пришла учить меня целоваться, о чём мы договорились с ней накануне, идя из школы домой.

Я не думал, что такой совершеннейшим образом малозначимый для меня факт, как целование с девчонкой, произведёт настолько масштабный эффект на Еву: её глаза были не просто огромными, они блестели, как если бы она была на грани слёз. Как если бы она испытывала физическую боль и никак не могла с ней справиться.

С того момента Ева буквально взбесилась, превратилась в фурию, выдумывая всё новые и новые способы досадить, а мне думать больше было ни к чему: я чётко знал, что нужно делать, и девочки с этого момента не переводились.

Мне не хотелось целоваться, и я с трудом понимал, что вообще девчонки находят привлекательного в этом слюнявом акте, но мне до безумия нравилось делать это на глазах у Евы, раз за разом повергая её в «то самое состояние».

Это было забавно: я делал поистине ужасные вещи, как только ни унижал её, чего только ни творил с ценными для неё вещами и событиями, но никогда это не производило такого эффекта, как мои поцелуи с девчонками.

Ревность! Банальная ревность оказалась её Ахиллесовой пятой.

В конце концов, она спустила меня с лестницы, и всё закончилось. Её устранили, убрали из нашей жизни, отправив жить к бабке в Австралийский город Брисбен.

— А где Ева? — спрашиваю Энни, обнаружив свои вещи в комнате сестры — моей старой комнате.

— Мы отправили её в Брисбен, Дамиен.

— Навсегда? — и моё сердце в прямом смысле останавливается, словно забыв, как делаются привычные удары.

— Пока она не научится вести себя по-человечески, мой дорогой! — Энни целует мой лоб, и я резко уворачиваюсь, испытывая эмоции, так сильно похожие на физическую боль…

Дом стал пустым и скучным, а жизнь — лишённой смысла, цвета, вкуса и запаха.

В субботу мать возвращается из Костко, подозрительно перегруженная пакетами.

— Помочь? — спрашиваю.

— О! Это было бы просто замечательно, Ева! — её глаза загораются. — И знаешь, я бы ещё хотела попросить тебя помочь мне с готовкой. Сможешь?

— Да, смогу. А что, намечается мероприятие?

— Да. Сегодня мы с Дэвидом хотим… — осекается. — В общем, не важно. Узнаешь за ужином.

Наряду с множеством пластиковых боксов, набитых овощами и фруктами, мои руки вытягивают две упаковки мужского белья. Men boxers — говорится на коробках с синими трусами двух разных размеров. Если те, что побольше, для Дэвида, то кому предназначаются те, что меньше?

— Ма! Ты что?! Трусы ему покупаешь?

— Кому «ему»? — спокойно уточняет. — Своему мужу или своему сыну?

И в первый раз, замечу, я игнорирую её терминологию:

— Дамиену!

— Да, покупаю. А что в этом неправильного? Кто-то же должен о нём заботиться!

— Думаю, о его потребностях очень хорошо пекутся там, где он ночует!

Это был неосторожный выпад. Хорошо, что предмета обсуждения не было дома, иначе меня совершенно точно обвинили бы в ревности. Беспочвенно! Беспочвенно?

— Запомни дочь: никто и никогда не будет заботиться о нём лучше, чем мать!

— Да какая ты ему мать? — вскидываюсь.

— Какая есть! — рявкает в ответ.