Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— А что, по-твоему, нужно было сперва цвет глаз узнать, а уж потом за честь её впрягаться?

— Ой, ну всё уже, проехали! Посмотри, какое кафе классное! Давай зайдём?

— Давай.

Мы садимся на мягкие диваны у окна с видом на залив, день подходит к концу, и на горизонте, сквозь небольшие трещины в серости облаков просачивается оранжевый свет заходящего солнца.

Мы оба любуемся закатом, и Эштон опять улыбается, так мягко и едва заметно, мечтательно…

В кафе почти никого нет, кроме нас, несмотря на предпраздничную суету, и этот факт вносит свою неожиданную лепту в интимность и комфорт нашего уединения.

Я заказываю себе кофе с молоком, Эштон повторяет за мной.

— Может, ты голоден? — спрашиваю. — Парни обычно заказывают себе пиво и картошку с наггетсами.

— Какие ещё парни?! Тебе же только шестнадцать! — деланно возмущается мой гиперпереживательный брат.

— Мой брат Лёшка, например! — быстро соображаю, что ответить и тут же жалею, потому что ни одной даме толика загадочности и намеков на популярность у мужского пола ещё не мешала!

— А! Брату можно!

— А ты что, можно подумать, в шестнадцать ни с кем не встречался?

— Я — парень, это совсем другая история.

— Почему это другая?

— Да потому что! Маленькая ты ещё, чтобы посвящать тебя в эти вопросы!

— А папа так не считает! Мне всё давно уже известно: у вас типа потребности, и вы с ними носитесь как со священной коровой, — подмигиваю ему, стараясь казаться взрослее и умнее, чем он думает.

— Ну, раз ты все знаешь, зачем же тогда спрашиваешь? — отвечает невозмутимый Эштон, потягивая кофе из своей чашки.

Решаю, что лучшим решением в сложившейся ситуации будет смена темы беседы.

— Так может, всё-таки закажем еду и пиво?

— Только если ты хочешь есть, а я не голоден. А пиво пить в компании дамы — плохой тон.

— Мама научила?

— Конечно. Больше учить было некому.

Во взгляде Эштона мгновенно появляется жёсткость, он сжимает губы в тонкую линию и словно весь ощетинивается. Какой-то частью своего мозга я соображаю, что данный эффект вызван нечаянно затронутой темой отцовства.

— Эш? — зову его негромко, и от этого непривычного сокращения он вдруг смягчается, взгляд его делается теплее, ласковее.

— Да, Софи?

— Ты когда Алекса впервые увидел, сразу узнал его?

Эштон поднимает вопросительно брови.

— Ну, в смысле, сразу понял, что он — твой отец?

— Сразу.

— И что ты почувствовал?

— Шок.

— Почему?

— Сходство действительно потрясает. Внешнее, я имею в виду. Странно увидеть собственное лицо на двадцать пять лет старше.

— Ты не знал, что вы похожи?

— Мать говорила мне, но я не представлял, что настолько…

— А… у тебя были какие-нибудь фотографии?

Эштон долго молчит. И мне становится холодно. Чем дольше он смотрит на залив, в уже опускающуюся темноту, тем дискомфортнее мне находиться с ним рядом.

— У матери было только одно фото, и подозреваю, когда она делала его, ей и в голову не могло прийти, что я его увижу.

Молчу, ожидая продолжения, и Эштон открывается больше:

— Мне не показывали ту фотографию — я сам её нашёл. И на ней… он просто спит. В постели. Больше ничего. Потом, когда мне было шестнадцать, мать случайно наткнулась на фото вашей семьи в журнале, и так мы узнали, где он и как живет.

— Значит, два года назад?

— Значит.

— Почему ты не приехал раньше?

— Я сделал это сразу же, как появилась возможность.

И снова в голосе металл и обжигающий холод.

— Слушай, давно хочу спросить, но не решаюсь… Зачем ты работаешь?

Эштон напрягается ещё сильнее.

— Ну, я в том смысле, что папа… Алекс… он ведь достаточно денег тебе даёт?

— К хорошему привыкаешь легко, а лишиться всего можно в одно мгновение.

— Чего, например?

— Да всего этого. Квартира, машина, бесконечные карты: банковские, клубные, куча вещей, одна дороже другой. Моей матери понадобилось бы работать лет пятьдесят и при этом ничего не есть, чтобы накопить подобную сумму. Хотя, может и этого не хватило бы. Подозреваю, кондо, в котором я живу, стоит больше миллиона — в этом случае ни у меня, ни у моей матери совсем нет шансов. Совсем. Поэтому я стараюсь не привыкать. В любой момент… всё может закончиться так же быстро, как и началось.

— Что заставляет тебя так думать?

Эштон какое-то время молчит, и я уже почти теряю надежду получить его ответ, как вдруг он выдаёт то, что причиняет боль даже мне, не говоря уже о родителях:

— У меня нет никаких доказательств, что он мой отец. Что, если нет?

— Самое большое доказательство — твоё лицо. Никто из тех, у кого есть глаза, не имеет ни малейших сомнений в том, что у вас общие гены! — я буквально выплёскиваю на него своё негодование.

— А что, если однажды вдруг он захочет проверить? И результат окажется не тем?

— Ты так ничего и не понял, Эштон! Наша семья УЖЕ приняла тебя, ты УЖЕ вошёл в сердце каждого из нас! Неужели ты смог бы так просто развернуться и уйти, поверив каким-то цифрам на листке бумаги?

Эштон молча отводит свой тяжёлый взгляд в сторону, словно боясь повредить им меня, а я от эмоций не могу усидеть на месте:

— А Алекс? Он полжизни растит чужих детей, заранее зная, что мы ему биологически никто, и не просто растит, да простит меня Бог, он лучший отец, чем мой настоящий, хотя и тот любит меня безмерно, но их даже сравнивать нельзя… Это не сравниваемые… планеты!

— Вы — дети любимой женщины… — Эштон произносит эти слова так тихо, что я едва могу расслышать их.

Мне сложно понять, что творится у него в душе, а что на уме — и подавно, но во мне горит обида за Алекса, и я уверенно вещаю свои соображения:

— Алекс никогда бы не отказался от тебя, это первое, а по поводу теста на отцовство я лично однажды спросила его, и он ответил, что никогда в жизни не совершит подобную жестокую бестактность по отношению к тебе, твоей матери и самому себе — это второе. Он УЖЕ принял тебя! Принял раз и навсегда! И будет любить тебя любым, запомни это, любым!

Эштон делает глоток из своей чашки, но прекрасный вид из нашего окна его больше не интересует, он смотрит мне в глаза, и постепенно его губы растягиваются в улыбке. Я понимаю, что больше мой собеседник ничего о себе не расскажет. Лимит искренности исчерпан.

— Расскажи лучше, кто именно обижает тебя в школе? — внезапно заявляет.

— Зачем это?

— Ну так я с ним разберусь! На правах старшего брата!

В один момент напряжение между нами лопается, мы оба смеёмся, шутим, делимся историями из школьной жизни и не замечаем, как этот чудесный вечер, подаренный нам судьбой, незаметно подходит к концу.

Прощаясь, я обнимаю Эштона и с ужасом обнаруживаю, как тяжело мне оторваться от него: ни одни родственные объятия ещё не приносили мне такого удовольствия…