Марина Светлая - Воскресный роман

- Я свободный человек. Имею право ездить туда, куда захочу, - криво усмехнулся Влад.

- Имеешь, - кивнула Лика, - конечно, имеешь. Но… я уехала не для того, чтобы заставить тебя мотаться за мной.

- Я знаю. От мучений ты меня не избавила.

- Ты должен был избавиться! – резко выкрикнула она. – Должен был. Забыть меня! Жить своей жизнью! Найти себе нормальную бабу!!

- Разогнался! – буркнул он и подошел к ней. – Я Киев с ног на голову перевернул, когда ты исчезла. Спасибо Соснову, подогнал человека, который пробил, что ты поездом до Минска укатила!

- Тебе баб мало?! – она отступила на шаг.

- В самый раз, чтобы понять, что нужна одна. Ты.

- Да не нужна я тебе! – зашипела Лика, не отрывая взгляда от его лица. – Ты придумал все! Не могу я быть нужна! Зачем я нужна! Кого трахнуть – и так найдешь! А больше я ничего не могу!

- Ты можешь любить меня. Я хочу, чтобы ты любила меня, - ответил Владислав, и руки его взметнулись к ее плечам, обхватив их. Он чуть встряхнул ее и снова заговорил: - Я хочу с тобой жить! Я хочу, чтобы у нас было все серьезно! Это все по-настоящему, Лик, понимаешь? Это не блажь! Это единственная надежда быть счастливыми.

Она вырвалась из его рук и быстро, громко заговорила:

- У нас не может быть по-настоящему! По-настоящему – это когда помнят про штамп в паспорте. Когда не трахаются с кем попало. По-настоящему рожают детей, - Ликин голос задрожал. Она выдохнула и снова зло зашипела: - Ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу!!! Зачем ты приехал?!

Его взгляд потяжелел. Почернел. И даже лицо, кажется, почернело. Он наклонился к Лике и медленно произнес:

- За этим и приехал. Сказать, что хочу поставить штамп в твоем паспорте и делать тебе детей. Но если ненавидишь, прогони. Клянусь, больше не потревожу. Никогда.

- У меня есть штамп, - мрачно сказала она, не глядя на Краевского. – Остального не будет.

- Первое не проблема. Остальное – вопрос больной, но не принципиальный.

Она громко, судорожно всхлипнула и заколотила кулаками по его плечам.

- Зачем ты приехал?! Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя… Ненавижу!

Что он мог с этим сделать? Что вообще можно сделать? Только обхватить ее руками, не пускать, не давать пошевелиться. Целовать лоб, глаза, щеки, нос, губы – губы, постоянно повторявшие вместо признаний в любви признания в ненависти. Забыть обо всем на свете, кроме этих сопротивляющихся губ и ладоней. Подчинять ее себе. Приручать. Заставлять. И клясться, что больше уже не станет. Потому что это почти изнасилование.

Его губы быстро касались ее шеи, доходили до ключиц, возвращались обратно, к задыхавшемуся ненавистью рту. Его пальцы пробирались под футболку, гладили спину, пытались перелить в нее любовь и бесконечную нежность.

А потом он отпустил ее. Отступил на шаг, глядя, как она покачнулась. И тихо сказал:

- Каждую минуту ты будешь знать, что я люблю тебя. При любом раскладе. Хоть прогонишь, хоть позволишь остаться.

Лика обрела равновесие и молча смотрела на него, больше не отводя взгляда. Единственное, чего хотела – чтобы он не уходил. Никогда не уходил. И не смела просить. Не смела навязать ему себя. Со всей своей му?кой, в которой он не был виноват. Со всеми своими ранами, боль которых привыкла терпеть.

Ей оставалось только смотреть на него. Пока он не ушел.

Краевский втянул носом воздух, смешавшийся с ее запахом. Медленно, будто сквозь сон, качнулся в ее сторону. На лице его отразилось страдание. И тут же исчезло, словно бы он примерил маску, скрывавшую любые чувства. Словно бы чувств и не было. Словно высечен из холодного равнодушного камня. А потом развернулся и пошел прочь, ничего не видя перед собой. Хлопнул дверью. И остался один на площадке. Идти сил не было. Куда идти? Зачем идти? Жить движением, отдалявшим от нее?

В изнеможении сел на верхней ступеньке лестницы. Достал из кармана пачку сигарет. Но так и не закурил. Смотрел прямо, в черный провал подъездного окна. И умирал каждую секунду вместе с убегающим временем.

Он не знал, сколько прошло этих секунд, минут или часов, когда услышал негромкий скрип двери, и кожу шеи обжег лоб Лики, пылающий как в лихорадке.

Опустившись рядом с ним на колени, она обвила его плечи руками.

- Ночь на дворе, поздно… - бормотала она. – Холодно и поздно… Ночь уже…

Вряд ли он понимал, что она говорила. Чувствовал только ее прикосновение. Уткнулся носом ей в грудь. Тяжело дышал. И едва отличал бред от реальности. В темноте лестничной клетки возможно было все. Но и невозможно в равной степени. Он судорожно переводил дыхание, снова и снова закрывая глаза, и едва слышно шептал:

- Я спать хочу, Лик… я так спать хочу…

- Идем… Идем, Влад… - Лика вскочила на ноги и протягивала ему руки. – Ты прости меня, я… Идем!

Краевский устало поднял голову и…

… и Кирилл решительно захлопнул книженцию. Коротко рассмеялся, глядя на мелькающие за окном фонари. Читать становилось невозможно. Темно. Да и не хотелось. Выводов было два. Марина не гнушается персонажами а-ля Марти Стю. И, собственно, прототипом Марти в данном случае был его собственный отец.

Таксист въезжал в Лерин двор и чуть приглушил радио.

- Подъезд который? – спросил он.

- Второй, - ответил Кир.

- Ага.

Оказавшись под окнами квартиры, где, кажется, даже не спрашивая разрешения, поселился, Кирилл расплатился с водилой, достал сумку из багажника и подумал о том, что в понедельник совсем не хочется идти на работу. Впрочем, при условии, что вечером каждого дня рядом будет Лера, даже понедельник можно пережить.

Поднялся в подъезд. Позвонил в дверь. А когда та открылась, весело сказал:

- Я вернулся! И я голодный!

- Твоя лягушка совершенно распустилась, - сказала Вероника Закревская, поправив плед на детях, мирно сопевших на заднем сиденье.

- Как бутон розы, - крякнул Ярослав, не отвлекаясь от дороги и сжимая руль.

- Характеризовать ты умеешь, - фыркнула Ника, - а она, между прочим, сегодня мяч у Маши отобрала. Будто так и надо!

- Значит, так и надо. Она до крайности рациональна и никогда не делает того, что не считает нужным.

- Это был не ее мяч!

- А еще она упорна и умеет идти к цели.

- Почему у меня сейчас такое впечатление, что ты говоришь не о лягушке? – спросила Ника, внимательно глядя на профиль мужа. Лица к ней он не поворачивал, но уголок его губ привычно дернулся вверх и тут же вернулся на место.

- Потому что ты очень хорошо меня знаешь, - наконец, сказал он.

- Иногда ты по-прежнему остаешься для меня загадкой, - проговорила Ника и чуть двинулась в кресле ближе к Ярославу.

- Чувак, который живет в твоем доме, бросает носки под кресло и периодически таскает завтрак в постель, априори не может быть загадкой. Давай, начинай возражать.